Мой друг – инопланетянин!

Сперва я не понял, но, подумав, догадался. Она означала глубину. И цифра была: двести метров! Какая глубина, куда и откуда она взялась, я пока не понимал: моря там вроде нет, да и вообще, речек даже не предвиделось. А глубина колоссальная – с дом, наверное семидесятиэтажный получиться. Глюк, короче. Так я себе этот параметр определил.

Дорога сужалась. Прошло часа три. Никто не говорил ни слова. При чем, что интересно: чем больше мы забирались в горы, тем тише становился отряд. Особенное молчание царило на развилках; когда же я показывал им новое направление начинали галдеть но скоро опять замолкали и становились ещё тревожнее. На мои же последние манипуляции с Прибором, народ смотрел уж и вовсе испуганно, и когда на развилке, среди трех горных дорог, я показал рукой вперед, среди бойцов пронесся тревожный, недоумевающий ропот.

Дорога шла всё круче вверх. Джипы шли уже с трудом, колея сузилась. Выехали на очередную развилку. Остановились. Я достал карту, Прибор. С удивлением увидел – направление, куда он показывал, было как раз между развилкой, прямо в заросли какого-то колючего кустарника сомнительной внешности. Помедлив (ну не сомневаться же теперь; поздно), я показал рукой направление. Среди бойцов поднялся ропот. Слышались выкрики, кто-то жестикулировал, кто-то просто сидел в машине с отрешенным видом. Командира обступили его люди, видимо, старшие групп, что-то обсуждали. Я не вмешивался, сидел и терпеливо ждал. Наконец, командир подошел ко мне, и, с расстановкой, неторопливо, видимо в соответствии со статусом сказал:

– Путник, мы не знаем, кто ты. Мы не знаем, зачем ты сюда пришел. Скажи нам: куда ты идешь?

– Не знаю. – При всей нелогичности ситуации, ответ не мог быть более правдивым. Куда я иду, я и, правда, не знал. Не объяснять же им, что «куда Прибор покажет». Пустое. А могут и просто грохнуть. Он непонимания.

Командир, похоже, ответ предвидел, и сказал:

– Мы не знаем, куда ты идешь. Но то, что ты просишь и делаешь, не тех денег стоит, что ты заплатил. Отряд отказывается идти.

– Что стоит то, куда я иду? – Я понял, что у них возникла реальная проблема, с которой нам нужно справляться совместно. Для них это, похоже, был вопрос денег.

– А стоит это, – он потупился, видимо, рассчитывая – так мне, по крайней мере, показалось – от меня побыстрее избавиться, загнув цену, которую я не могу заплатить. – Это стоит миллион. Долларов. Иначе, прости. – Последнее слово прозвучало довольно облегченно, из чего я понял, что сумма была все равно чисто умозрительной, и они бы предпочли лучше ретироваться, чем получить даже ее. Одновременно, при слове «прости», командир как-то виновато скосил глаза на «Калашников». Я понял, что если не предпринять что-то неожиданное, его извинение может кончиться для меня летальным исходом.

– О кей. Посмотрим. – Я сбросил с плеча рюкзак. Раскрыл крышку, и вывалил на землю содержимое. Весь туристический баул среднего размера, был до отказа набит пачками стодолларовых купюр. «Миллиона два», – спокойно подумал я.

Народ всполошился. Такого развития событий не ожидал никто. Кто-то вскочил. Другие, наоборот, остались демонстративно равнодушными, но по холодной решимости вспыхнувшей в их глазах, и по тому, как неторопливо, спокойно, подтянули они к себе оружие, стало понятно – в живых здесь скоро останутся немногие. Командир ещё пытался навести порядок, на кого-то прикрикивая, с кем-то пытаясь обсудить ситуацию на равных, но работало это плохо. Многие делали отрицательные движения головами, и решительно отстранялись от него. Мне показалось, что командир все ещё пытался вернуть происходящее в привычное русло. То есть, продолжить выполнения боевого задания, но наткнулся на не преодолимую преграду.

Камнем преткновения, насколько я понял, стало противоречие между нежеланием идти дальше и невозможностью отказаться от денег. Их прямо таки парализовал их вид. Я подумал, что, если это и было ошибкой – такую, особенно, для местных правил, большую сумму, афишировать, то вариантов-то все равно не оставалось. Покажи я ее только командиру, так он меня бы тут же сам и зарезал, объявив позже, что «раб божий случайно упал на нож. И так пять раз. За что всем теперь по одной зеленой купюре, за то, что бы забыть, то, что не надо помнить». При этом, все равно все удивились бы, как щедр и богат их командир, что дополнительную плату выдал, что бы что-то забыть, потому что, еще и не такое забывали и безо всякой платы.

Ситуация тем временем осложнялась. Одна группа, которая хотела забыть всё сразу, включая и моё здесь присутствие, противостояла другой, которая хотела сперва ещё походить а потом, если худшие из подозрений сбудутся уже забыть. Задержка в забывании, возможно, не составила бы и часа, но идти в кустарник из первой группы не хотели решительно. Остаться без денег тоже.

Отряд разделился на две части. Громко что-то выкрикивая и потрясая оружием, они не могли договориться. Я тихо начал сдвигаться в область кустов. Поскольку деньги оставались на месте, на меня не обращали внимания. Я протиснулся сквозь первый слой растительности, когда послышались первые выстрелы. Кажется, им откликнулся пулемет. Я вышел с другой стороны кустов напрочь исцарапанный колючками и замер в нерешительности: передо мной была гора. Она уходила в небо. Вдоль горы тянулась узенькая тропинка, поднимающаяся вверх. Конец ее таял в облаках.

***

Я шел по тропе уже несколько часов, сверяясь с показанием Прибора, что путало меня еще больше. Он уже не показывал направление, совпадающее с направлением пути. Стрелка показывала куда-то внутрь горы, вверх. Из чего я делал вывод, что иду правильно. Единственно не ясно, как мне пробраться внутрь. Мысль о том, что я не знаю теперь, еще и зачем я это, вообще, делаю, я старался гнать. Довести дело до конца хотелось, хотя бы потому, что, будет ли у меня еще такая возможность – вообще что-либо когда-нибудь сделать – было покрыто таким же плотным туманом, как и эта гора. На которую я с грехом пополам сейчас карабкался.

Туман, кстати, обступал со всех сторон. От этого было, наверное, даже менее страшно. Высота горы, как я знал из Интернета сотавляла несколько тысяч метров над уровнем моря.

Не утешало даже то, что моря здесь и в помине не было. То есть, по сути, сравнивать было не с чем.

Оптимизм же мой, по поводу плохой видимости, был основан на том, что если бы я видел вниз, то расстояние уже составило бы пару небоскребов.

Мысль эту я старался от себя гнать. Вроде удалось… Но осадок, как говориться остался. Впрочем, не надолго. Отвлекло сужение тропы.