— Не виноваты вы, — я вспомнил хорошее и стал улыбаться. Женщина смотрела на меня, как на больного. — Никто, понимаете, не виноват. Никто больше ни в чем не виноват, понимаете?
— Вы в своем уме?
— Да.
Она отвернулась и ехала дальше молча.
Мне нравилось говорить непонятно, это было единственное, что я мог себе позволить тут, в автобусе. И тот, к кому я должен был, в конце концов, прийти, тоже довольствовался этим. Должен был. А в общем-то — мне нравилось просто быть тут, а не возиться со своими ребятами, притворяясь важным начальником. Не орать заученные и повторенные тысячи раз распоряжения. Трястись в Икарусе и чувствовать себя человеком. Н-да…
— Никто больше не виноват, — весело сказал я в спину пропахшего табаком старика передо мной. На меня стали оборачиваться. — Вы сами не понимаете, как счастливо живете последнюю неделю.
И тут слева и сзади так пахнуло кофе, дрянным растворимым порошком, что я вздрогнул и отпустил поручень, машинально поднимая руку навстречу запаху. Слишком долго я думал о кофе как о неотъемлемой составляющей жизни клиента. Слишком, наверное, напряженно готовился, хотя сам не желал в том признаваться. Сработал дурацкий рефлекс, которого по всему у меня не могло быть. Люди качнулись в стороны — еще бы им не качаться, когда рядом человек несет бред и машет на мужчину (теперь ставшего заметным в проходе) в черной куртке, с сокрушенным видом вытаскивающего из кармана разорванный красный пакетик. Рука мужчины вся была густо обсыпана мелким коричневым порошком.
— Что? — испачканный кофе пассажир поднял глаза. Кажется, он один не заметил моего жеста.
Я выдохнул. Клиент не ехал со мной рядом, не следил за моими выходками, не знал обо мне вообще. Глупое совпадение: пакетик порвался в тот момент, когда я бессовестно разглашал людям… а что, собственно, я им разглашал? То, что они сами обнаружат через день-два?.. Нет, зря я испугался, непозволительно для меня.
Я огляделся, и они забыли обо мне, о моих странных словах, о моем испуге. А в женщине, что боролась за место, я увидел то, что искал всегда и чем занимался всю жизнь — нечто вроде желтого светящегося треугольника справа в душе; конечно, не совсем ровного, но все-таки треугольной формы. Не слишком большим он был, меньше прошлого, но упускать нельзя и такие; и я осторожно расправил его углы, заставив их стать ощутимыми и живыми. Когда я выходил, женщина писала на запотевшем стекле что-то, ясное только ей.
— Сосулька упала.
— А, — Женя отвернулась от окна. — Я думала…
— Что?
— Да ничего, наверное. Неожиданно просто было.
— Сегодня на Киевской огромная сосулька сорвалась, — вспомнил Всеволод. — Пробила стекло машины, я слышал. Потому что парковался мужик в опасном месте.
— Крыши чистить надо, — сказала Женя и сломала карандаш о четвертую страницу журнала. Под кроссвордом оказалась заложенная между листов линейка.
Всеволод рылся под прилавком, цепляясь собранными в хвостик волосами за жвачку. Эта жвачка, розовеющая на столешнице снизу, здорово раздражала, особенно потому, что делала прилавок похожим на парту. Впрочем, когда Всеволод учился в школе, таких жвачек еще не было. Зато в студенческие годы были.
Соскоблить же ее — в голову почему-то не приходило.
Снова громыхнуло снаружи, после чего дверь открылась, и вернулся Ариман Владимирович. Как обычно возникла в потемневшем проеме фигура с ярким серебряным шарфом, который — Всеволод готов был поклясться — тянулся куда-то в пространство за спиной Аримана Владимировича на многие километры.
Потом, после того, как дверь была притворена, сквозняк исчез, шарф мгновенно улегся и стал обычным шарфом с серебристой ниткой, а черная фигура — обычным Ариманом Владимировичем в темно-сером пальто.
ebooksa