— Мы умрем?
— Вы — нет, — сказал Ариман Владимирович. — А я, наверное, да.
Он погладил Женю по спине и задержал руку у нее на шее.
Женя невольно подалась ближе к теплой руке, к надежности, к запаху кофе, и Ариман Владимирович быстро сжал ее шею двумя пальцами. Женя дернулась, шумно втянула воздух и начала заваливаться на бок. Осторожно устроив ее за столом, так что Женя стала казаться задремавшей на лекции студенткой, Ариман Владимирович встал и приблизился к Всеволоду, упорно сражавшемуся с дверью. Когда Всеволод приподнял голову, Ариман Владимирович ударил его ребром ладони в основание черепа. Всеволод повалился на пол, и последним, кто пребывал в сознании, остался бывший повелитель Ада, Самаэль.
А, собственно, я давно об этом мечтал, подумал он, отхлебывая чудесный турецкий кофе. Аромат зерен робусто отбивал последние позиции у чистого воздуха, и «Респект» медленно превращался в баллон со сжатым кофейным запахом. Одиночество, думал Ариман Владимирович. Впервые за большое, очень большое время. Впервые с тех пор, как время родилось и пошло.
Он снял со спинки стула шарф и почесал его там, где могло бы находиться ухо. Шарф поднялся и тихо зашипел.
— Все-то ты видишь, — голосом вчерашнего Серафима сказал Ариман Владимирович шарфу. — Все-то ты ждешь.
Шарф кивнул.
Чтоб ты сдох, подумал Ариман Владимирович. Он сейчас сам не знал, зачем согласился его принять. Тогда знал, а сейчас уже нет. И мучительно пытался понять себя — того, что некогда взял из рук Серафима шарф. Серафимы с тех пор, конечно, измельчали. И тот клоун, явившийся вчера, не годился в подметки большому, светлому,
Уже у самого дна Аримана накрыла вспышка, а за ней последовала доходящая до глубин Ада дрожь. И он разжал ладони на жерди, глубоко вдохнул, как его учили, и провалился в ничто. Люцифера больше не было. Наверху рассудили, что имитация боя слишком трудозатратна, тем более, зрителей не будет. Участок равнины, на котором стоял Люцифер, обратился в безумное пламя. Ариман знал, что так нужно. И знал, что Эосфор-Люцифер пошел на это добровольно, сознавая, что может произойти. И тогда, уже лежа на горячем, но благословенно (никогда! никогда больше не произносить «благословенно»! — чертовски) — но чертовски твердом, наконец-то твердом и настоящем дне, он понял, что Люцифера им не простит. Не потому, что его кто-то обманул или заставил, а потому, что нельзя, никогда нельзя предлагать романтическим мальчикам умереть. Хотя, по правде сказать, кроме романтических мальчиков, тогда и не было никого.
Но я-то не был романтическим мальчиком, одернул себя Ариман Владимирович. (Кофе остывал). Я-то знал, что меня ждет не подвиг, а грязь, много грязи и много подлости.
Знал, что его будут ненавидеть. Даже те, кто еще помнил его в белых одеждах. Навсегда остаться предателем для своих. Навсегда остаться чудовищем для людей. Ценой жизни Люцифера.
Серафим говорил, что все просто: если Ад невозможно уничтожить, его нужно использовать в своих интересах. Сделать из преисподней идеальную тюрьму. Поставить во главу тюремщика. Чтобы в яму, куда прежде проваливался каждый второй, теперь попадали те, кто не проходил отбора наверху. Все это было нужно, согласился Ариман Владимирович. Но не думал же я тогда, в самом деле, о долге. А ведь я бы еще долго продержался на своем посту. Я ведь действительно делал то, что должен. Я даже научился быть злым. Добро умеет только награждать, что бы там ни говорили. Оно не может, по природе своей не умеет наказывать. И добру приходится ковать себе зло, чтобы отмахиваться им от врагов, строить зло, чтобы оградить им неугодных, лепить зло, чтобы пугать им подчиненных. И я честно работал, и добрые люди попадали наверх, а злые — ко мне. И я бы не смог придумать системы лучше, чем эта.
— Одного я не понимаю, — сказал шарфу Ариман Владимирович, — зачем устроили всю эту канитель с моей отставкой. Кому я вдруг помешал, а?
Шарф опустил голову на аримановы колени и задремал. Зачем же я согласился тебя взять, подумал Ариман Владимирович, поглаживая блестящие складки шарфа. Я же не собирался тебя использовать.
Женя и Всеволод спали, ровно дыша. Теперь, когда они не дергались и молчали, воздуха им всем должно было хватить.
— Эй, — тихо позвал Самаэль, — ты не поверишь, но ты мне нужна.
Шарф шевельнулся, не слишком-то веря.
— Я и сам не думал, — сказал Ариман Владимирович. — И после всего, что я видел там… Ты была для меня ядом, не спасением. Я знал, что никогда не попрошу у тебя помощи, но вот, понимаешь, сегодня…
Шарф поднялся и мелко задрожал.