Галицын подвёл его к бараку.
— Последнюю партию сегодня. Видел, наверное, мужиков.
Рассохин даже прикидываться не стал.
— Пешими по берегу? В разлив? Они что у тебя — водоплавающие? Или перелётные?
У него ответы были заготовлены и говорил убедительно, как-то мимоходом:
— Пешими только до китайского участка. Там у нас машина стоит, вахтовый «Урал». За Гнилой китайцы всю зиму работали, лежнёвку проложили. Лес прямо в Красноярский край возят, на железную дорогу. Вырубают нашу Родину, Станислав!
— А разве не через Усть-Карагач возят? — усомнился он. — Я добирался на лесовозах.
— Это с других участков. Их же тут полно! Ползучая экспансия, захват экономических территорий. Даже служебных натасканных собак воруют. Но ничего, я их отсюда выдавлю!
В бараке располагался цех по обработке кедрового ореха, вероятно, оборудованный по последнему слову техники: новенькие станки, сушилки, веялки, лущильные машины — конвейер. Полковник превратился в экскурсовода.
— Ты подумал, что мы тут занимаемся эксплуатацией дешёвой рабочей силы? — горделиво спросил он.
— Ничего я не подумал, — хмыкнул Стас.
— Так все считают! Знаешь, сколько вложено в оборудование?
— Не знаю...
— Здесь шишки перемалывают, — Галицын остановился у громоздкого станка с бункером. — Смесь ореха и шелухи попадает на решёта, потом на калибровку. А это сушилки, отбор живицы, установка для отжима масла.
Рассохин слушал его вполуха, в голове неотвязно свербела мысль: как можно выехать к железной дороге, которая находилась километрах в двухстах на северо-восток? И почему дорогу с Рассошинского прииска когда-то потянули на запад, через урочище Гнилая Прорва, с выходом на Усть-Карагач, а не в ближний Красноярский край?
Когда-то он держал в голове все возможные маршруты в этом районе, помнил названия речек, урочищ, и надо же — годы так проветрили мозги, что напрочь стёрлась однажды затверженная география местности и ориентиры.
Галицын распахнул ещё одну дверь внутри цеха, за которой стояли двухъярусные зековские кровати-шконки, все аккуратно заправленные, как в армии.
— Это у нас братское общежитие, — сообщил он. — Строгость и аскеза.
— Они, что, взаперти живут? — на окне была решётка, и на двери — могучий запор с проушинами для замка.
Бывший опер поморщился.