Слушатель

— Я из Шривпорта, остановился у Невинсов.

— Тебе повезло, — безразлично заметила женщина. — Но, где бы ты ни остановился, вход для всех платный, Золотко, — ее взгляд оторвался от него, потому что еще двое мужчин — по виду фермеры, разодетые в свои лучшие комбинезоны — только что вошли в Элкс-Лодж.

Она поторопила его:

— Выбирай: или входи, или уходи.

Внутри Джона Партлоу начала подниматься ярость. Он не привык к тому, чтобы его подгоняли — особенно какая-то там крашенная в блондинку тридцатилетняя домохозяйка, считающая себя неуязвимой. В другой раз он, скорее всего, пожал бы плечами, развернулся на каблуках и ушел, но это выступление заинтересовало его с профессиональной точки зрения. Он уронил четвертак в коробку и взял билет, который протянула эта наглая особа, после чего вошел в аудиторию и оставил ее сдержанно улыбаться деревенщинам.

Это был небольшой зал, рассчитанный примерно на пятьдесят человек. Места напоминали деревянные церковные скамьи, и все были обращены к сцене, ныне закрытой винно-красным занавесом. Стеклянные лампы на потолке освещали помещение слегка желтоватым светом. Прямо над сценой на стене висела чугунная голова огромного рогатого лося, почерневшая от времени. Завитки сигаретного дыма уже поднимались к крыше, их восхождение незначительно нарушал лишь один вентилятор, тщетно пытавшийся разогнать воздух. Джон Партлоу отметил, что фактически он был двадцать седьмым участником этого собрания униформ, галстуков-бабочек и табакерок — и это с учетом двух фермеров, которые зашли следом за ним. Получается семь долларов и двадцать пять центов, что было довольно-таки жалким уловом для любой аферы.

Партлоу подумал, что здесь скрыто нечто большее, чем может показаться на первый взгляд. Он сел на левую сторону зала, где было всего четыре человека, снял шляпу, положил ее рядом с собой на скамью и стал ждать начала шоу.

Вошло еще пять человек, доведя аудиторию до тридцати четырех зрителей. Примерно через пятнадцать минут после того, как Джон Партлоу занял свое место, блондинка-ассистентка в белом халате прошла по проходу, не глядя по сторонам, плавно и соблазнительно покачивая пышными бедрами. Она зашла в дверь с правой стороны от сцены, и зрителям снова пришлось сидеть и ждать. В это время сигареты догорели, табак был сплюнут в жестяные банки или вдохнут из табакерок, а у одного из пожилых мужчин начался сильный кашель, который звучал так, как будто его легкие были до отказа забиты пылью Луизианы.

Занавес, наконец, поднялся — тихо, без фанфар. Несколько человек захлопали в предвкушении, и Джон Партлоу, взглянув на ухмыляющиеся лица, пожелал, чтобы все они сдохли.

Блондинка стояла в центре сцены за трибуной. Вокруг нее клубился сигаретный дым. Справа от нее стоял стол с картонной коробкой, а слева — небольшая доска на колесах. И, ей-богу, в руках она держала указку, наподобие тех, которыми обычно пользовались учителя начальной школы, чтобы показывать тупоголовым ученикам, что дважды два — четыре, а слово «молоко» пишется с буквой «О». Надо думать, этот атрибут возбудил у многих присутствующих вполне явные грязные фантазии, но Джона Партлоу привлекло нечто иное: по тому, как эта женщина держала себя на сцене и каким взглядом окидывала аудиторию, слегка изогнув верхнюю губу, он понял, что вместо указки она пожелала бы держать в руках кнут.

Внезапно ее лицо озарилось улыбкой, которую Джон уже наблюдал и которая никак не отразилась в ее настороженных глазах. Она мягко произнесла:

— Добрый вечер, джентльмены, — и треть аудитории ответила на ее приветствие несколькими слегка невнятными из-за выпитого алкоголя выкриками «Привет». — Мы ждем доктора Ханикатта, — объявила она, — он появится здесь с минуты на минуту.

— В этом зале нам никакой врач не нужен! — выкрикнул кто-то, и это изречение было встречено нервным смехом.

Джон Партлоу положил руки на колени. Летний вечер обещал быть весьма интересным: для него оказалось полной неожиданностью найти подобное развлечение в таком деревенском захолустье.

— Станцуй для нас, дорогая! — попросил чернобородый, одетый в спецодежду мужчина, который сидел в двух рядах перед зрителем из Шривпорта.

— О, я не танцую для незнакомцев, — ответила она, удерживая улыбку на лице. — Но… я думаю, что к концу лекции доктора все мы станем хорошими друзьями. А пока, я приведу себя в надлежащий вид.

Затем, двигаясь плавно, как змея по мокрой траве, она вышла из-за трибуны и расстегнула чопорный больничный халат. Вид пламенно-красного платья под ним заставил все хихиканья и смешки в аудитории немедленно смолкнуть. Она сняла халат, свернула его и положила на стол рядом с картонной коробкой. Джон Партлоу изучил ее новый облик и удивился тому, что она вообще смогла втиснуться в это платье: жесткий крахмал халата скрывал изгибы фигуры блондинки, которые оказались потрясающе волнующими. На сцене теперь стояла красная горячая секс-бомба, которая поправляла платье и при этом очень медленно проводила руками по выступающим сочным частям тела, которые оно едва прикрывало. В одно мгновение все внимание собравшихся зрителей аудитории Элкс-Лодж сконцентрировалось на женщине на сцене, и в тишине, которая повисла в задымленном сигарами воздухе, сгустилось нечто, что Джон Партлоу смог описать только как похотливое желание в сочетании с небольшим шоком. Он сомневался, что местные жены и женщины этого города вообще когда-либо осмеливались показать публике так много ног и груди. Ясно, отчего миссис Невинс так неодобрительно отнеслась к этому шоу: эта красотка, выставлявшая напоказ свои прелести, вызвала бы в любой провинциалке, какого бы та ни была возраста, нешуточную зависть.

Она покорила их, — подумал Партлоу. — Теперь никто не потребует вернуть свои деньги, несмотря ни на что.

— А вот и наш доктор Ханикатт! — произнесла красотка с вызовом, и в ее голосе мелькнула твердость.

Мужчина, шествующий по центральному проходу, шаткой походкой, был явно пьян в стельку. Джон Партлоу с большим удивлением приподнял брови, когда седобородый так называемый доктор в сером костюме, жилете и черной бабочке споткнулся о свои собственные двухцветные туфли. Казалось, это шествие длилось вечно, однако, нетрезвый просветитель вечера, наконец, добрался до двери с правой стороны от сцены и попытался взяться за ее ручку. Попытка эта успехом не увенчалась: ручка ускользала от него, словно живой сом, покрытый моторным маслом.