Слушатель

— Торт был неплох, — ответил он с легкой улыбкой.

— Весь в отца. Железноголовый, как и он. Даже если б кого-то из вас укусила гремучая змея, вы бы сказали, что вам не больно.

— Доброй ночи, — повторил он, но она еще не все сказала, и он понимал это.

— Я не знаю, смогу ли пойти завтра в церковь. У меня так болит спина…

— Но тебе было бы полезно иногда выходить.

— В такую жару? Я чувствую себя на ней так, будто скоро растаю. Но ты — сходи. И скажи всем, что в следующее воскресенье я приду — неважно, будет дождь или солнце.

Снова этот ритуал. Он повторялся из раза в раз. Кертис кивнул:

— Хорошо, мам, — и когда он закрыл дверь, она потянулась рукой и выключила лампу на столе, погрузив свою спальню в темноту и тишину.

В своей комнате, за закрытой дверью, Кертис щелкнул выключателем верхнего света, а затем включил собственную прикроватную лампу, которая окутывала пространство более теплым светом. Он смахнул пыль с пиджака, прежде чем повесить его в шкаф. Комната его была безукоризненно чистой: он аккуратно заправлял кровать каждое утро, прежде чем уйти на работу, и все вещи всегда оставлял на своем месте. Дотошный, как сказал бы о нем Ол Крэб.

Он начал раздеваться и готовиться ко сну, когда что-то вдруг завладело его вниманием, как могла завладеть его вниманием трещина в полу, которая, если б разрослась, могла бы заставить весь их дом рухнуть. Он опустился в кресло рядом с единственным окном, и почувствовал себя так, будто никогда больше не сможет подняться. Для этого ему понадобился бы еще один Кертис Мэйхью, более сильный, энергичный, готовый прочно стоять на ногах.

Он вслушался в звуки ночи. Рядом выла собака. Этот пес по кличке Топпер жил в доме Обри через дорогу. А еще в ночи звучала музыка… доносились звуки трубы, которые становились то громче, то тише — словно неисправное радио, но Кертис знал, что это Джордж Мейсон. Этот человек все еще работал в доках, в тех самых, где на отца Кертиса напали в 1920-м году, когда ему было всего шесть лет. Можно было представить, как чувствовал себя мистер Мейсон, судя по звукам этой трубы: сегодня она звучала так, как будто музыка была ранена не менее глубоко, чем сердце Кертиса.

Он закрыл руками лицо. Как он мог быть таким глупым? Предположить, что… да… предположить, что там он будет на своем месте! Как он вообще мог позволить себе вообразить, что его примут в том мире?

Ему нужен был слушатель. О, как сильно он нуждался в слушателе в эту самую плохую ночь из всех плохих его ночей!

Он сформировал в своей голове слово — сформировал четко и ясно — и послал его на своей собственной длине волны настолько же непостижимой ему, как и любая другая радиоволна, перемещающаяся по воздуху. Только эта волна была его собственной, он владел ею.

— Привет, — сказал он мысленно.

Он ждал ответа, но его не последовало.

— Привет, — он попробовал снова, на этот раз сильнее.

И снова — ничего. Что ж, она, возможно, уже спит. Иногда он звал ее, и она не отвечала, так что…

— Привет, — послышалось в ответ. Она вернулась. И хотя это был его собственный голос, звучавший в его голове, он все равно отличался… некоторые его интонации, акценты… они были другими. И Кертис знал, что она — на связи.

— Ты пытаешься уснуть? — спросил он.