– Момент?
– У меня не стоял. Я работал над этим говнюком, а у меня не стоял. Вот такой вот отличительный момент.
– Ты его знал?
– Что?
– Я подумал, может, ты его вот так из каких-то там личных чувств.
– A-а. В некотором смысле я знал его. Знал. Знал так, как
– Принял?
– Он пил. Он, серб этот. Ты ведь был полицейским, верно?
– Да.
– А приходилось тебе вести за кем-нибудь наблюдение?
– До этого не дорос.
– Забавная это штука – следить за людьми. Ездить за ними повсюду – куда объект, туда и ты. Они тебя не знают. Но они знают, что ты где-то здесь. Ну, не знают, конечно, но
По белому, судорожно напряженному бедру Шеветты прокатилась волна дрожи.
– Ну а потом, еще через несколько месяцев, через два десятка перелетов с места на место, через две дюжины гостиниц все меняется. Становится совсем наоборот.
– И ты больше их не любишь?
– Нет. Не люблю. Проходит какое-то время, и ты уже ждешь, чтобы он оступился. Чтобы он предал, не оправдал доверия. Ведь курьеру оказывается колоссальное доверие. Жуткая это вещь – доверие.
– Курьеру?
– Вот ты посмотри на нее, Райделл, посмотри. Уж она-то знает. Она всего лишь развозит по Сан-Франциско какие-то там бумажки, и все равно – она курьер. Ей оказывают
Шеветта молчала и не шевелилась. Сфинкс – вот кого она напоминала сейчас, в этой позе. Белые пальцы глубоко зарылись в светло-серую обивку центрального сиденья.
– Вот этим я, Райделл, и занимаюсь. Слежу за доставкой. Слежу за курьерами. Охраняю их сон и покой. – Он допил кока-колу и уронил банку на пол. – Людей, пытающихся изъять у них информацию, я убиваю. Это – самая приятная часть моей работы. Ты бывал в Сан-Хосе?