Я прижал ладони ко рту и закричал:
– Эге-гей! Ты живой? Ответь, если живой!
Руки всё так же механически царапали лёд.
– Восставший, – уверенно подытожила Карина. – Спасибо, дедушка. За бдительность.
– А если живой? – неуверенно сказал дед. – Сил уже нет крикнуть, бывает такое…
Я снял мачете и протянул Карине.
– Что ты собираешься делать? – воскликнула она.
– Глупость, – сказал я. – Я большой специалист по глупостям. Не менее двух-трёх в день.
Лёд был таким грязным, что ложиться на него было противно. Я прошёл метров десять, прежде чем всё-таки лёг – под ногами стало скрипеть. Дальше я полз, временами поднимая голову и пытаясь оценить расстояние.
Лёд скрипел и шёл волнами.
Лёд был мокрым.
Лёд был грязным.
Какой же он был грязный, твою же мать, какие мы, люди, свиньи, грязные свиньи, да нет, свиньи куда чистоплотнее нас…
Там были окурки, банки, бутылки. Был использованный презерватив – нашли время и место, зимой на льду трахаться! Была лужа грязного машинного масла, это-то откуда? Была порванная книжка стихов неизвестной мне поэтессы.
Потом воды на льду стало совсем много, и я посмотрел в серое лицо подростка, барахтающегося в полынье.
Тьфу ты, пропасть… Восставший.
Я начал пятиться по льду.
Глаза подростка неотрывно смотрели на меня. Губы беззвучно шевелились.
Я остановился.
В глазах не было голода. В глазах был ужас.