В поле зрения

И без того тёмный мир стал чернеть, заволакивая тьмой мой разум. Боль отступала на второй план, стремительно сдавая свои позиции спасительному беспамятству. Я проваливался в черноту.

— Я не отступлю…

Своих слов я уже не услышал, наконец-то потеряв сознание.

Глава 4

Я очнулся в больнице на следующее утро. Избитые бока постоянно ныли, но уже не было ощущения, будто из меня заживо выдирают рёбра, да и дышать стало значительно проще. Немного кружилась голова, перед глазами всё плыло, а настроение было ниже плинтуса. Дима был мёртв, Наумов безнаказанно ушёл, а я ничего не мог с этим поделать даже с учётом моих способностей. Проклятье!

Поздно вечером меня доставили ближайшую больницу — Максимилиановскую, на Вознесенской. Пока я валялся в отключке, сделали рентген и потом отправили в палату. Как оказалось, переломов не было, но были какие-то подозрительные микротрещины, так что мне вкололи лошадиную дозу обезболивающего и ещё какой-то дряни, туго перебинтовали. Следующие несколько дней я провалялся в койке (я старался сидеть — так было легче настолько, что я даже чувствовал себя человеком, а не отбивной), мне регулярно давали дозы обезболивающего и осматривали рёбра. За несколько дней я сдал столько анализов, сколько до этого сдавал лет за десять, меня водили по различным кабинетам и специалистам. Врачи вились вокруг меня так, будто я был сыном арабского шейха, через пару дней я стал подозревать, что благодаря такому сервису они меня оберут до последней нитки. Решил поинтересоваться, почему ко мне такое отношение — все вокруг были предельно вежливые, палату регулярно чуть ли не языком вылизывали, часто меняли постельное бельё, кормили до отвала. Мой единственный сосед по палате (двухместная, но шикарная), семидесятилетний дедок со сломанной шейкой бедра, отец какого-то крупного бизнесмена, тоже удивился, поскольку часть моего сервиса перепала и ему, хотя до этого он считал, что его обслуживают по высшему разряду. Поначалу я думал, что это из-за увеличенного финансирования проекта подразделения следователей, типа, эксперимент себя хорошо показывает, но быстро отмёл данную идею, а немного погодя выяснил, что это постарался никто иной как Наумов-старший. Во мне вскипел гнев, но я быстро успокоился — эти его штучки на меня не действуют, и он меня не задобрит, даже если купит мне яхту. Хотя, яхта бы мне не помешала…

Меня навестил Сашка, мой младший брат. Он уже привык, что я иногда из-за работы не ночую дома, но выглядел при посещении слегка обеспокоенно, ведь я в больницу попал первый раз из-за работы. Поинтересовался, какого это — сломать рёбра, и я с большим удовольствием описал ему во всех красках свои ощущения. В ответ Сашка пообещал, что заниматься паркуром не будет. Балбес. Приходил ненадолго Паша, долго извинялся за то, что не уберёг меня, я ему посоветовал засунуть его извинения в одно место и ничего не выдумывать — я сам виноват. Кажется, он обиделся. Наумов прислал корзинку с фруктами и дорогую открытку с лично написанными извинениями, содержимое корзины я распространил по этажу между персоналом и пациентами, взяв себе только одно яблоко, а открытку использовал по её прямому назначению в туалете. Слава богу, Наумов ни разу не посещал меня, пока я был в больнице, так что больше мне его в ближайшее время видеть не пришлось, а то я бы снова не сдержался, и его бы пришлось селить рядом со мной. Нет, лучше если в соседнюю палату, а ещё лучше — за границу или вообще на Луну. В смысле, для него лучше.

В конце недели заглянул Семён. Вид у него был уставший, но настроение было приподнятое.

— Хорошая палата, — оценил он, едва войдя в неё. — Привет, Коль.

Мы поздоровались, и он уселся на предложенный мной стул возле моей койки. Мой сосед по палате сейчас был на какой-то процедуре, так что мы могли разговаривать спокойно, хотя ничего особо секретного в наших словах не было, разве что, то странное явление, произошедшее с Димой.

— Помнится, лет шесть назад я попал в больницу с пулевым ранением, — вспомнил Семён, продолжая взглядом изучать палату. — Я тогда ещё в милиции работал. Соседний отдел накрыл банду торговцев наркотой и вызвал подмогу, а я как раз рядом был, ну и решил помочь. Приехали на мясокомбинат, увидел я, значит, что эти китайцы свои пакетики в коровьих тушах перевозят, и вокруг всё грязное такое было, ну, ножи, разделочные столы и прочее. Постреляли мы немного, меня и зацепило. Так отвезли меня в какую-то дыру, прооперировали живот и оставили, значит, выздоравливать. Так вот, когда я очнулся, первым делом решил, что я по-прежнему в том же мясокомбинате, и что, значит, эти китайцы меня нашпиговали своими пакетами и зашили. Больница бедная была, давно без ремонта, да и средств почти не выделяли, поэтому и выглядело всё так же, как у тех китайцев. Долго меня потом успокаивали… Примерно тогда я услыхал о формировании подразделения следователей, ну и решил — вот мой шанс, валить из милиции надо.

— Ты не больно-то смотри вокруг, — ответил я. — Это Наумов постарался, вроде как вину хочет загладить.

— Наумов? Ну, раз такое дело, то пользуйся — когда ещё представится случай отдохнуть за чужой счёт.

Я поморщился.

— Ага, а потом он будет тыкать мне этим в лицо, типа, я ему обязан, да? Нет уж, валить отсюда надо, а то, глядишь, он действительно скоро заявится требовать долг. Не нравится он мне, хотя и пытается произвести впечатление хорошего человека.

— Кстати, ты хоть расскажи, что там произошло тогда? Твоего отчёта до сих пор нет, а другие — сам понимаешь. Кстати, Михалыч тонко намекнул, чтобы ты поторопился с этим. Всё-таки заместитель министра в этом замешан, и надо бы побыстрее во всём разобраться.

Я мысленно сосредоточился, вспоминая всё, что произошло с того момента, как Семёна забрала полиция, выстраивая цепочку мыслей. Квартира Димы, ампулы странного препарата, семейные фотографии, статьи из газет, разбросанные вещи. Дальше позвонил Семён, я в участке, допрашиваю Диму. Он берёт вину на себя, но я интуитивно чувствую его ложь, умалчиваю о сканировании сознания. Приходит Наумов, ведёт себя уже совсем по-другому, проявляет ко мне странный интерес. Он остаётся наедине с Димой и беседует с ним о чём-то неизвестном, возможно, о его способностях и применении RD — во всяком случае, это вписывается в картину. Вдова чуть ли не прямым текстом говорит, что Дима не виновен, но она боится Наумова. Тревога, потасовка рядом с камерами, повсюду слизь, конфликт переходит на крышу. Дима обвиняет во всём отца, мы все уговариваем его успокоиться. Смерть, я бросаюсь на Наумова, и меня избивают. Наумов даже после моего удара и моих слов не реагирует на меня агрессивно, как будто передо мной совершенно другой человек, не тот, которого я мельком видел в гостинице.

— Может быть, у него прошёл шок? — предположил Семён. — Я слышал о нём как о волевом человеке, и агрессивным он почти не бывает — военная выправка как-никак.

— Может быть, — кивнул я.

Но думал я о другом, его таинственная беседа с Димой в камере всё никак не уходила у меня из головы. Если всё, что Дима говорил про RD и Наумова — правда, то мне даже подумать страшно, что это за человек, заместитель министра транспорта. Травил одного сына, довёл его чуть ли не до сумасшествия, и ради чего? Чтобы выработать у него вот эту вот слизь? Бред какой-то! Но, однако, сначала застрелили его младшего сына, в гостинице, и, похоже, это сделал Наумов-старший, а потом на его глазах погибает последний его сын, пусть и не так горячо любимый. Если в первый раз его поведение было продиктовано шоком, то, спрашивается, отчего он во второй раз не отреагировал так же? Сын есть сын, я так понимаю, и никакие ссоры не способны этого поменять. Но этот RD… Записка!