— Вовсе нет! — запротестовал подозреваемый в причастности к бандитам дона Луиса. — Те бумажки, что я дал для разжигания костра, вовсе не мои.
— А чьи же?
Ствол пистолета поднялся на уровень щелочек для глаз, оставленных в забинтованной голове:
— Духа святого?
Насмешка над жалкими увертками, так и сквозила в голосе бывшего пилота погибшего междухода.
— Я их нашел в кабине этой «Сессны», еще тогда, когда только забрался сюда, в надежде дождаться вас с побегом.
Подбирая подходящие слова, Оверли напомнил им уже известные факты.
— Хотел изучить потом лучше, — услышали ведущие его допрос. — А пока сунул в карман на всякий случай.
Тогда как Бьенол, краем глаз разглядывая улику, вдруг получил шанс на полное оправдание раненого:
— Да вот и надпись на фотографии какая-то.
Он разгладил на ладони снимок.
И на его оборотной стороне прочитал, ясно выведенные фломастером слова, тут же прочитанные вслух;
— «Моему дяде Педро Гомесу от Алика».
Последствия от чтения подписи к снимку наступили так стремительно, как только могли.
— Это я написал! Я! — мальчуган с громким плачем выхватил фотографию у Бьенола, который почти потерял всякий интерес к замершему под дулом пистолета Фрэнку. — Этот снимок из моего письма дяде Педро!
Теперь и до него дошло, чей поломанный самолет когда-то стоял на выгоне у асьенды дона Луиса, чтобы поднять их в воздух и обрушить на заросли гилеи?!.
Догадавшийся обо всём, Бьенол опустил, больше ненужное теперь оружие, обнял Алика, за подрагивающие от плача, плечи:
— Верно, мой мальчик.
Оставалось и ему говорить правду, какой бы горькой она не была.
— Это твой дядя умер от ран в том самом имении, — начал рассказывать сетелянин. — Есть и могила.