Новые марсианские хроники

Он говорит: — Погоди! — и расчехляет нож. Широкое лезвие блестит при тусклом электрическом свете.

Она оборачивается: — Боже мой, какие глупости. Ты же всё равно никогда не сможешь это сделать!

И тянет уже на себя ручку двери.

Проходимец, вскипая: — Это почему ещё, интересно, не смогу!

На этот раз он действительно не понимает. Может быть, этой студенточке и невдомёк, или же она о нём неправильного мнения, не понимает, что он такое, никогда не сталкивалась ни с чем подобным. Может быть, уголовников в её жизни вообще и не было, он не может сказать. Но замочить хорошего человека для него раз плюнуть. Он не очень-то много раз пробовал, нечасто приходилось, но несколько раз однако же, и каждый раз это проходило у него без малейших нравственных затруднений. Он не сомневается, что хорошего человека замочить он всегда может и всегда готов.

Не понимая, что, собственно, мешает ему так поступить, он достаточно спокойно втыкает обернувшейся студенточке нож снизу под рёбра. Ну что же, с одной стороны, жалковато, первоначально это в намерения его не входило, тратить её молодую жизнь.

Но уж что тут поделаешь! И зато он оттянулся. Он отвёл душу. Он не дал чувствам застаиваться в своей душе.

И он не может, он прямо-таки не может, если его предают. Это против его натуры мастера по подчинению чужой воли себе. Это его инстинкт.

Он себе не представляет, чтобы кто-то его не слушался. Он не может заставить эту девочку сейчас слушаться себя. Это нехорошо. Значит, силы подчинения, которая обычно находится внутри него, в этот раз почему-то оказалось мало. Во все другие разы её хватало, а в этот раз не хватило. Во все другие разы люди просто слушаются его — и всё. Без слёз, без угроз и без крови. Это импотенция духа.

Лицо девочки переменилось от неподдельного ужаса. Но это ничего. Ему знакомо это выражение. Сколько раз в своей жизни ему приходилось это видеть? Меньше десяти, но больше пяти.

Девочка сказала: — О боже мой! Ну что же ты такое делаешь! Скорее, скорее доктора.

Ну, доктора он, конечно, звать не стал. Он знал, куда нужно засунуть ножик так, что никакой доктор не поможет. Девочка поняла, что сейчас умрёт. Ну что же, естественно, она напугана. Человек так устроен, он никак не может примириться с ограниченностью своего существования. Что ж делать. Убить человека, не напугав его, бывает довольно сложно и никак не входит в наши задачи. Она должна как раз понять, что она наказана, и за что. Только это может поддержать внутри волевую позицию духа, и в другой раз люди тоже будут подчиняться воле. Они это чувствуют.

Девочка сказала: — Ты новый человек на нашей планете. Ты, наверное, просто не знаешь. Тебе забыли… (она подавила боль, чтобы закончить фразу). Тебе так-таки никто и не сказал. Но ты сейчас узнаешь. Уже поздно что-либо делать. Но ты сейчас просто увидишь. Сейчас погаснет весь мир.

Он снисходительно погладил её по головке. Ну конечно, когда умирает человек, всегда кажется, что с его уходом должен погаснуть весь мир. Каждый внутренне имеет о себе возвеличенное мнение. Особенно это касается молодых. Молодые люди вообще считают, что без них всё остановится. По этой причине, ошибочно думают они, с ними и случиться-то ничего не может.

Но он-то — другое дело. Ему-то это очень хорошо знакомо, как это бывает. Сколько раз ему приходилось наблюдать эту одну и ту же картину? Меньше десяти, но больше пяти. Один знакомый японец однажды научил его искусству харакири. Это очень надёжный способ забирать чужую жизнь, при котором ошибки никогда не бывает, тот, кому нужно уходить, обязательно уходит. Хотя некоторое время проходит, покуда он ещё в сознании, он успевает понять, что он точно уже умирает, и по какой причине. Это древний и мудрый, очень хорошо разработанный и проверенный экспериментальным путём способ забора жизни, когда это бывает нужно для общественных или для воспитательных соображений. Герой уже мёртв, по существу, и характер повреждения его внутренних органов таков, что даёт ему общее стопроцентное понимание, что обратной дороги сегодня уже не будет, что в этот раз не шутки, и это для него всё. У человека есть такое внутреннее чувство, он знает, когда он без балды действительно в этот раз умирает. Но у него есть ещё полторы-две минуты подумать о том, почему и как это случилось, и за что он был справедливо наказан. Очень педагогичная вещь. Полторы-две минуты — это для любого всегда бывает достаточно, чтобы внутренне перед его взором успела благополучно проскочить, прокрутиться вся жизнь, с учётом того, с какой скоростью это всё проворачивается в последние минуты.

И всегда одно и то же. Это происходит всегда тем же самым путём. Человек уходит, а мир остаётся. Никто не узнает. Никто даже не чувствует никакой боли.

— Ничего. Я понимаю, что тебе сейчас немного больновато, девочка. И, может быть, тяжеловато дышать разрезанными снизу легкими,— сказал он.— Но потерпи, я вижу, уже немного осталось, это скоро должно пройти. И не волнуйся, ради Бога, за мир. Это не то, что тебя должно сейчас занимать. Лучше припомни, что ты не слушалась, заинька, и за это папочкой по справедливости наказана. Чтобы никогда не делала так ещё. А с миром что. С миром ничего. Ничего плохого с этим твоим милым миром не случится. Ничего с миром случиться не может. Он будет превосходно жить ещё долгое время после тебя. Для мира это даже легче, чем операция удаления гланд с заморозкой для отдельно взятого человека. Ты не поверишь, девочка, но абсолютно никто за пределами твоего тела даже не чувствует боли.

— Я не думаю,— сказал он,— чтобы меня могли вообще когда бы то ни было поймать. У меня есть очень хорошее знание людей и чувство окружающей обстановки. Я же делаю это с тобой, а не с кем-нибудь. А у тебя нет вокруг ни родителей, и не то чтобы было особенно много друзей. Всё будет нормально,— успокоил он её.— Никто даже не узнает. Потому что нет никакого способа, как они могли бы узнать.

Девочка успокоилась к тому времени со всеми своими нравственными переживаниями и уже не дышала.

Он собирался уже идти прочь из этой квартиры на верхнем этаже, чтобы его не прищучила полиция,— кстати, он недолго был в этом мире, сколько дней? меньше десяти, но больше пяти, за это время он ни разу не видел, чтобы здесь вообще была полиция, но он и не спешил познакомиться с полицией, он знал, что полиция всегда есть,— он собирался уже идти прочь, когда заметил, что в ресторане противоположного дома погас свет. Это было очень странно, время было ещё не позднее, а ресторан был местом, в котором всю ночь напролёт собиралось довольно много людей, шумели, галдели…