Последние дни. Павшие кони

Роман начинается с того, что читателю прямо говорят: для нашего протагониста все кончено. Как оно цепляет, это первое же предложение: «Почему они позвонили, он понял лишь позднее, – слишком поздно, чтобы это знание могло ему чем-то помочь». «Лишь позднее… слишком поздно…» Этот повтор дает понять, с чем мы сталкиваемся в «Последних днях» – они начинаются в тот самый момент, когда вмешиваться уже бесполезно. В «Последних днях» апокалипсические обстоятельства, которые собираются вокруг нас, обратить нельзя: поздно искать Библию, уж простите, даже не тянитесь за гербицидом. Именно в эту ситуацию с первых же строк погружен детектив Эвенсона, «мистер Кляйн», – скорее не-герой, отсутствие героя, чем классический герой или антигерой.

Колеблющиеся детективы и частные сыщики, которые берутся за дело, несмотря на чувство, что ничем хорошим оно не кончится, в жанре встречаются часто, но Кляйн доводит это первоначальное сомнение до логического предела. Как и большинство безжалостно логических тупиков, предел этот оказывается дико иррациональным. Кляйн наотрез отказывается – и неоднократно – от работы, которую ему предлагают. Для отказа у него две причины. Во-первых, Кляйн находится в такой депрессии, что не может подняться с кровати. И для депрессии есть уважительный повод – ему отрубил левую руку враг, «джентльмен с секачом», который затем с ужасом увидел, как Кляйн прижег культю на плитке и прострелил ему глаз. Сколько герой привыкает к травматической потере, столько и развивается у него депрессия.

Во-вторых, Кляйн отказывается от работы, так как в принципе не нуждается в деньгах. По дороге из той комнаты, где ему отрубили руку, он прихватил пару сотен тысяч долларов. Кляйн не только не считает это воровством, но и даже называет «глубоко моральным в библейском духе, в духе Ветхого завета: око за руку, с доплатой». Чуждость прощению и пощаде, полное хладнокровие и незатейливость, приверженность кодексу заслуженного возмездия, – такая мораль Кляйна превосходит простое желание восстановить справедливость и ясность, которое движет большинством частных детективов в литературе. Персонажи вроде Марлоу и Лью Арчера ищут в бардаке своих клиентов какой-то исторический порядок, родовой и общественный – насколько мы видим, Кляйн не способен даже вообразить такой порядок, не то что его желать.

В его случае знакомое нам сомнение брать дело, которое кажется слишком сложным, слишком простым или слишком трудоемким для предложенного вознаграждения, оборачивается откровенным и непреклонным отказом. В конце концов звонившие, Рамси и Гус – покалеченные практически так же, как и Кляйн, – вынуждены вытащить его из постели, запихнуть в машину и отвезти к человеку, который их отправил, – Борхерту. При каждом удобном случае Кляйн сообщает своим похитителям, что хочет уйти, хочет вернуться домой. А они хотят, чтобы он расследовал убийство основателя их секты и единственного начальника Борхерта – Элайна. Кляйн сообщает Борхерту, что желает вернуться домой, но тот, убедив выслушать всего пару деталей, все равно вовлекает Кляйна в дело. И тот, несмотря на все протесты, вовлекается, вмешивается. Намного позже желание Кляйна вернуться домой заменяется неоднократно озвученным желанием никогда больше не видеть этих ненормальных людей, и Павел – главный в конкурентной банде ненормальных, Павлов, – сообщает, что у Кляйна есть лишь один выход: чтобы его оставили в покое, он должен убить всех до единого членов фракции Гуса-Рамси-Борхерта. Зайдя на территорию крови и безумия, Кляйн соглашается на массовое убийство. Во второй половине романа он занят лишь уничтожением людей: эта часть «Последних дней» переполнена предложениями, которые кончаются какой-нибудь вариацией фразы «а потом он убил его секачом». От руки Кляйна гибнут почти все сектанты из фракций Борхерта и Павлов; отрубленную голову Борхерта бросают в ведро и поджигают; те немногие, кто выжил после кровавого шествия Кляйна по их мирку, оказываются за запертой дверью горящего здания и зовут на помощь. Вот тут-то строгая приверженность логике и пробирает до костей.

В ходе книги сюжет, а часто и характер диалогов превращают это невероятное продвижение персонажа в подлинное умопомрачение. Предательства – обычное дело в криминальных романах, так что на полпути «Братства увечий» Кляйн становится жертвой невероятного сюжетообразующего вероломства, которое отзывается в серии мелких предательств, перерастающих в еще более мелкие, но не менее убийственные измены уже среди второстепенных и даже третьестепенных персонажей. Как очевидно из этой структуры, повторение событий как малых, так и больших, становится основанием книги. Иногда повторы отражают друг друга, иногда противопоставляются. Если в начале книги Кляйн с удивлением видит Рамси и Гуса у себя в квартире, в конце он обнаруживает, что в ней прячется Гус; акт самовредительства, который запускает события романа, повторяется на половине книги. Этот четкий ритм событий, рифмующихся друг с другом, часто теряется за круговертью возмутительности, невероятности и брутальности, что преследуют Кляйна, пока его таскают между враждующими лагерями сектантов, но, когда нам все же напоминают о его существовании, понимание того, что в тексте есть постоянные рифмы, производит формализующий эффект. Невозможно принимать убийства и расчленения за чистую монету, ведь они практически положены на музыку.

В «Последних днях» люди говорят коротко и отрывисто. Предпочитают отделываться одним простым предложением. Эта тенденция вызывает в памяти сразу два противоположных стиля: хард-бойлд и комедию, – и комичная интонация неизбежно подрывает всякую общность с Филипом Марлоу и Майком Хаммером. Вот отрывок из диалога пьяных Рамси и Гуса с барменом:

– Рамси, – сказал Кляйн. – Поверь мне и послушай.

Рамси открыл рот, снова закрыл.

– Элайн мертв, – сказал Кляйн.

– Элайн мертв? – переспросил Рамси, поднимая голос.

– Разве это возможно? – засуетился Гус. – Как это возможно?

– Или нет, – сказал Кляйн. – Может, и нет.

– Ну, – протянул Гус. – Так мертв или нет?

– Что ты там говоришь про Элайна? – спросил бармен.

– Ничего, – ответил Кляйн.

– О боже, – Рамси покачал головой. – Господи боже.

– Элайн или мертв, или нет, – объяснил Гус бармену.

– Потише, Гус, – сказал Кляйн.

– Ну так и что? – спросил бармен. – Мертв или нет? Разница-то большая, между прочим.

Этот минималистский пинг-понг напоминает мне Хемингуэя, но гораздо больше – Сэмюэла Беккета, Гарольда Пинтера и даже Джо Ортона с Дэвидом Мэметом. Еще он как будто намеренно отсылает к братьям Маркс и болтовне водевильных и бурлескных комиков 1930-х, представленных дожившими до 1950-х Бертом Ларом и Эдом Винном, а также комедийными командами вроде Эббота и Костелло. Мы недалеки от скетчей о «Первой стороне договора» и «Кто первый?».