— Я… — Он опускает свою тарелку. — Я не был уверен, что это произошло на самом деле.
— Что произошло?
— Я… увидел сон. О моей дочери. Она… Она умерла некоторое время назад.
— О-о, — говорит Тати. — Мне очень жаль.
Сигруд кивает.
— Какой она была?
— Молодой. Умной. Даже гениальной. Она читала много книг. Возможно, она бы тебе понравилась. По крайней мере я так о ней думаю. Я провел с ней очень мало времени, и у нас были сложности. — Он недолго молчит. — Я не узнал ее так хорошо, как хотел бы узнать.
— Мертвые — это загадка, — говорит Тати, глядя на дикие холмы. — Они так много с собой забирают, что ты даже не знаешь, кого оплакиваешь. Это безумие, но я все еще… все еще не верю, что она умерла. В моей душе застряло крошечное зернышко веры, которое никак не получается раздавить, и оно твердит, что это все выдумки. Вроде театра. Безвкусная драма. Наверное, она где-то есть, она жива, просто за сценой, вдали от декораций. Я читала газеты, я знаю, о чем говорите вы с тетушкой. И все-таки внутри меня есть нечто — оно знает или думает, что знает, что она все еще жива. Это несправедливо. Такое чувство, что я не смогу оплакать ее по-настоящему, пока это не уйдет. Но оно не уходит.
— Я сожалею, — говорит Сигруд. Он слабо улыбается. — Сегодня ты отлично справилась. Когда я был молод, нас учили стрельбе из арбалетов и иже с ними, потому что ничего другого не было. У них отдача слабее, чем у огнестрельного оружия.
Тати оживляется.
— Почему бы тебе не показать мне, как ты стреляешь? Я думаю, это будет потрясающе.
Он качает головой.
— Я ранен. Это было бы неразумно.
— О, пожалуйста.
— Нет.
— Прошу тебя!
— Нет, Тати.
— Всего один разок?
Сигруд молчит.
— Что, если я подброшу банку в воздух, — говорит Тати, подталкивая винташ к нему, — и ты…