— Перво-наперво, ты никогда не знал, сколько его у меня было, — парирует Шара. И делает еще шаг вперед. — Вот в чем проблема с тобой и твоей семьей — Жугов был таким неимоверно умным, что на самом деле оказался полным тупицей.
Лицо Нокова кривится, и внезапно из грозного и могущественного Божества он превращается в подростка, который не может прийти в себя от оскорбления на детской площадке.
— Заткнись!
— Он попал в одну ловушку с Колканом, — продолжает Шара. — И сошел с ума…
Ноков отступает еще на шаг, но теперь он трясется от ярости.
— Да заткнись ты!
— И когда они появились, переплетенные друг с другом, и я увидела их, сломленных и несчастных, — говорит Шара, — знаешь, о чем они меня попросили?
— Оставь меня в покое! — кричит Ноков.
— Они попросили, — продолжает Шара, повысив голос, — взять мой черный свинец и перерезать им горло. Они просили, умоляли их убить.
— Ты, и твоя тетка, и… Как я вас ненавижу. Как же я вас ненавижу!
— Они сказали, что больше не хотят быть Божествами.
— Ты лжешь! — кричит Ноков.
— Вот уж нет, — говорит Шара. — И ты это знаешь. — Еще шаг. — Значит, очень правильно, что ты умрешь так же. — Она поднимает нож. — Таким же жалким, как твой отец. Он заточил себя в ящике, который сделал сам. А теперь, Ноков, я засуну тебя в я…
Ноков ревет от ярости и бросается на нее, нанося отчаянный, дикий удар.
Шара вертится на месте. На мгновение замирает.
Нож Сигруда с приглушенным звяканьем валится на мостовую. Вслед за ним падает на колени Шара.
Верхняя часть ее платья окрашивается в темно-красный от крови, что хлещет из горла.
Она смотрит, слабо улыбаясь, сперва на Сигруда, потом — на что-то за ним, посреди улицы. Выражение лица у нее необычное, одновременно извиняющееся и ободряющее, полное сожаления и надежды, мечтательное и печальное.
Она падает — и исчезает. Пропадает, словно ее никогда не существовало.
Ноков таращится на место, где она была, в замешательстве.