— Я приходила, разве вы не помните?
Геральд сделал знак продолжать разговор, сам же, скользнув к стеночке, у нее и затаился. Он вдруг слился с этою стеной, и Гражина даже моргнула, избавляясь от наваждения.
— Приходила? Ах, оставь свои глупости, — матушка вскинула руки, уперлась пальцами в виски и застыла так. Лицо ее было бело, а рот мучительно искривился. — У меня голова болит…
— Может, вам стоит прилечь?
Геральд крался.
Он перетекал из тени в тень, и это было одновременно и жутко, и завораживающе. В его обличье осталось мало человеческого. Уродливо удлинились руки, а пальцы и вовсе сделались тонки, нитяны. Выгнулась спина, ноги же колесом стали.
— Прилечь? Что за глупости ты говоришь! Почему ты всегда говоришь глупости? Тебе нужно выйти замуж…
— Замуж?
— Замуж, замуж, — раздраженно повторила панна Гуржакова, понимая, что говорит что-то не то, неправильное. И вовсе… голова разламывалась от боли.
Нет, с ней приключались мигрени.
Иногда.
И больше от баловства и жалости к себе, когда хотелось перин, простыней накрахмаленных и чтобы вокруг все на цыпочках ходили. Теперь же боль была тягостной, ноющей, будто в голову гвоздь загнали. Она даже потрогала макушку, убеждаясь, что этого выдуманного гвоздя на самом деле нет.
Что-то она должна была сделать.
Но что?
Боль отступила.
Замуж… выдать Гражину замуж… это очень-очень важно… немедленно… сегодня же…
Зачем?
Какой нелепый вопрос.
Надо.
Ей так сказали.