Уходил.
Недалеко. До лестницы. Он поднимался на третий этаж и, если дверь на чердак была открыта, то и на чердак забирался. Потом уже научился сам открывать этот замок, простенький и нужный лишь затем, чтобы сберечь дверь от детей.
…детям не разрешали играть с ним.
На чердаке было спокойно.
Голуби.
Пауки.
Паутина, что кружево. И мошкара в ней. Бабочки ночные, которые обретались здесь же, моль и мошкара. Мошкара его не интересовала, а вот бабочки… однажды бражник угодил в паутину, такой огромный, неуклюжий. И он даже решил, что паутина не выдержит, уж больно тонкими казались нити. Но бражник бился.
Трепыхался.
И запутывался лишь больше. И когда он, утомленный, затих, появился хозяин паутины. Рядом с бражником он казался до смешного маленьким, безопасным, а на деле…
…тогда, кажется, он представил вместо бражника свою мать. И еще подумал, что было бы неплохо избавиться от нее. Нет, он был еще далек от мысли об убийстве, но… но ему понравилось представлять, что ее будто бы нет…
— Извините, — его окликнули, избавляя от цепких лап памяти. — Вы не подскажете, как пройти…
…девушка.
Совсем юная. Круглое личико. Брови дугой. Нос курносенький. Губы крупные, чуть вывернутые. На щеках — румянец.
Одета просто.
Пожалуй, слишком просто.
Шубка явно с чужого плеча и ношена изрядно, перетянута по талии широким солдатским ремнем. Вместо шапки — серая шаль, закрученная плотно.
В руках — перевязанный веревкой чемодан.
— Да? — он улыбнулся почти искренне.
Приезжая?
Да, этот городок, пусть невелик, но все больше иных, вот и манит обманчивым светом надежды бабочек-мотыльков.