Чужой: Изоляция

22
18
20
22
24
26
28
30

Так что вместо поездки она пошла по эстакаде Бьюрард. Это означало примерно сорок пять минут ходьбы, но с каждой минутой росла вероятность, что отчим отключится на кушетке.

Путь был Аманде знаком – она уже ходила здесь несколько раз, и обычно мысли прыгали с предмета на предмет – домашняя работа, преподаватели, что она ела, может ли позволить себе купить новую одежду, и так далее, и тому подобное.

На этот раз Аманда могла думать только о маме. Она жалела, что не сохранились записи всех сообщений, которыми они обменивались, пока «Ностромо» все еще был в системе.

«Я вернусь к этому времени и куплю тебе самый лучший подарок».

Аманда стерла всё в приступе злости, когда ей исполнилось двенадцать.

Но самыми живыми воспоминаниями о маме были те, где она пела маленькой Аманде колыбельные. Не столько цельные, связные воспоминания, сколько яркие картинки, запечатленный момент. Ощущение со звуковым сопровождением.

– О, маленький цветок лотоса в тени стены.О, маленький цветок лотоса вдали, вдали.О, маленький цветок лотоса, сияет, как луна.О, маленький цветок лотоса, исчез навсегда.

А потом реальность вступила в свои права. С одной стороны, сотня – это до черта денег. С другой, рядом с возможностью узнать что-то – хоть что-то, – сотня казалась ничтожной суммой. Если мама погибла, Аманде будет плохо. Да что там, ей будет крайне паршиво – но этим хотя бы все закончится. Что угодно лучше, чем пребывание в этом идиотском подвешенном состоянии.

Приятель Океке мог извлечь ее из этого замкнутого круга. За это, плюс рабочий пад – на самом деле скорее два, потому что на втором он обещал предоставить данные по «Ностромо», – сотня казалась ничтожной ценой.

«Я тебя люблю и увижу снова, когда тебе будет одиннадцать».

Чем больше Аманда узнавала о том, как работают межзвездные перелеты, тем больше крепла надежда, что мама еще жива. Она всегда, прощаясь, говорила о том, что уходит спать, но много лет Аманда на самом деле не сознавала, что это значит. Теперь же, больше узнав о криогенике, она понимала, что мама могла выжить в стазисе, что ей сейчас может быть примерно столько же лет, как при отлете.

Если бы только знать, где корабль…

Если бы только у приятеля Океке было что-то, что может навести на след…

Аманда обязана была проверить, невзирая на цену.

До дома она добралась примерно через час. Отдельный вход прямо с эстакады позволил ей пройти сразу на девятый этаж. Подойдя к группе людей, столпившихся на площадке, она принялась ждать лифта, чтобы подняться на сорок первый, к квартире отчима. Здание выглядело не слишком презентабельно: стены нуждались в чистке, в коридорах валялся мусор. Но при этом здесь было относительно безопасно, а жильцы по большей части не лезли в чужие дела.

За пять лет Аманда только несколько раз думала об этом месте, как о доме.

«Я даже не знаю, что случилось с квартирой мамы».

Она никогда не пыталась туда вернуться, хотя до одиннадцатилетия всегда считала домом именно ее. Наверняка теперь там жил кто-нибудь еще. Возможно, другая маленькая девочка спит в ее комнате.

Над четырьмя лифтами из десяти горела красная лампа, обозначавшая поломку. Кнопку вызова уже нажали, и женщина с большой сумкой в руках устало взглянула на Аманду.

– Может, тебе лучше подняться по лестнице?

– Мне на сорок первый.