«Действует, — кратко ответил тот, — Я не знаю, из чего сделано это адское зелье, но оно выборочно растворяет клетки твоей нейроглии. Я фиксирую изменение в аксонах».
«Я не понимаю твоего чертового языка. Можешь попонятнее?»
«Ты выздоравливаешь, — спокойно сказал Вурм, — Считай, что твой смертный приговор отменили. Если решишь, как избежать пули в голове, можешь считать, что твоя выходка закончится для нас обоих наилучшим образом».
«Ерунда. Я все контролирую».
«Надеюсь».
— Ты готов? — Макаров подышал в замерзший кулак, — Имей уважение к другим людям. Я уже немолод, в мои годы вредно морозить кости ночью на пустыре.
— Готов, — Маадэр вздохнул, расслабил плечи и выпятил грудь, — Приступай. В голову.
— Как пожелаешь.
Тяжелый пистолет поднялся и уставился Маадэру точно в лоб. Ствол не дрожал. Его дуло походило на небольшой темный глаз, с интересом изучающий Маадэра.
— Стоп!..
— В чем дело? — осведомился Макаров.
— Он уже близко, — сказал Маадэр, прикрыв глаза, — Чувствую электро-магнитные колебания в его двигателе… Совсем близко. Хорошая модель, экранированная. И быстрая.
Макаров не успел спросить, о чем он говорит. Кто-то из его людей вдруг закричал:
— Электрокар со стороны города! Свернул с дороги и движется прямо сюда!
Теперь и Маадэр видел тусклый синеватый огонек, приближающийся к площадке и увеличивающийся с каждой секундой. Светлячок, вынырнувший из ледяной глубины космоса.
— Что это? — ствол автоматического пистолета больно врезался в висок. Но Маадэр даже не поморщился.
— Мне захотелось провести нашу встречу в полном составе. Только не вздумайте стрелять, у них тоже могут быть не в порядке нервы.
— Кто это? — зло рявкнул Макаров, хватая его за плащ на груди.
Но отвечать уже не было необходимости. Электрокар остановился неподалеку, метрах в пятнадцати от них. Большая современная модель с узкими обзорными окнами и вытянутым корпусом, похожая на какую-то сложную, во много раз увеличенную, электрическую бритву.
Все четыре двери открылись одновременно. И площадка сразу показалась очень маленькой. Несколько секунд царило молчание. Тяжелое, как тишина перед грозовым раскатом. Потом Лоренцо Танфоглио усмехнулся.