– От меня, ― сказал Харуун. ― Ладно, я поздравил уже, пойду.
– Подожди меня там, ладно? ― попросил Прим. И этот хотел что-то ему сказать!
Харуун некоторое время поболтался внизу, пиная камешки. О чём ни думай ― об урожае, о новых горожанах, о том, что надо зайти и взять несколько яиц ― всё равно мысли сворачивали на Кайру.
Может, пойти посмотреть на неё в последний раз? Или попросить прощения за то, что город оказался несправедлив? Но в чём тут могла быть несправедливость? Кайра совершила ужасный поступок, и если бы боги разгневались, то мало бы жителям не показалось! Придуманные боги! Это надо же так сказать!
Алексис и Летти снова прошли мимо, одинаково держа копья, закинутые на плечо. Летти грызла мочёное яблоко. Харуун догнал их, окликнул.
– Вы не знаете, куда повели Кайру? ― спросил он.
Летти перестала грызть яблоко, они с Алексис обменялись напряжёнными взглядами.
– Зачем она тебе? ― спросила Алексис.
– Я хотел… ― начал Харуун и замялся. Он вздохнул и нашел в себе силы признаться: ― Я хотел с ней поговорить… напоследок.
– Не стоит, ― предостерегла Летти. ― Она больше не часть города. Тебе не нужно с ней говорить.
– Знаю, ― повинился Харуун. ― Но всё ещё думаю…
– Не надо, ― сказала Алексис. ― Мы всё сделали правильно.
– Так где она?
– В доме стражей, ― с неохотой ответила Летти и предупредила: ― Не ходи туда.
Они ушли, оглядываясь на него с тревогой.
Харуун и сам уже понимал, что идея поговорить с Кайрой ничего не даст ни ему, ни ей. Её нужно просто спокойно отпустить. Тем более что жить ей оставалось немного: солнце уже склонялось к западу.
Из дома Шуши вышел Прим, и Харуун помог старику спуститься. Они зашагали по улице.
– Пойдём ко мне, ― сказал Прим коротко. ― Что покажу.
Они добрели, вошли в калитку, и Прим провёл Харууна в свой дом, который больше всего был похож на кабинет. Не было здесь видно банок с припасами, не было видно кастрюль и сковородок, зато шкаф почти полностью занимали свитки и книги в деревянных обложках, а на стене было тщательно выцарапано генеалогическое древо.
– Не рассматривай, ― отмахнулся Прим, ― всё уже устарело, а все не помещаются. Много нас стало, много….