— Я сказал, ешь! — что‑то, наверное, нога, ударяет по затылку, и от боли Тео воет разбитым ртом. — Ешь! — еще один удар приходится по уху, и воцаряется тьма. Он просыпается в камере от непривычного звука. Пение? Здесь?
— Серхио? Это ты? — челюсть будто ватная и не слушается, и Тео не чувствует правое ухо.
— Да. Разбудил? Тебя отнесли сюда.
— У тебя хорошо получается. Ты не думал заняться этим серьезно?
— Не знаю. Как‑то не до того все было.
— Стой я, — Тео садится, и камера кружится перед глазами, как ярмарочная карусель. К горлу подкатывает тошнота. — Я, кажется… Он встает, дрожа и шатаясь, и делает несколько шагов.
— Куда ты?
— К директору тюрьмы.
— Ты молчать пришел? — спрашивает директор Райли. Тео он напоминает Бетховена из фильма о собаке. — А? Тео немного удивительно, что его вообще пустили в приемную, и он рад бы ответить, но не может. В эту минуту Тео борется с тошнотой и головокружением, которые только усилились от ходьбы по коридорам и лестницам. "Не потерять бы сознание".
— По… — сглатывает он. — Простите, я хотел спросить. — Музыка, можно ли ею здесь заниматься?
— Сынок, ты что издеваешься? Это тюрьма, а не летний лагерь! Если это все — можешь идти.
— Но, погодите, — Тео хочет еще что‑то сказать, но очередной приступ тошноты заставляет захлопнуть рот.
— Так, все! У меня и без того дел хватает!
— Одно слово.
— Я вызываю охрану, — директор тянется к внутреннему телефону.
— Выступление и телевидение! — кричит Тео.
— Что? — рука останавливается в дюймах от трубки. — А теперь подробнее.
— Привет, пап, у меня просьба, ты не мог бы привезти сюда гитару и усилитель?
— Нет! Это уже один раз тебя не довело до добра!
— Пап, мне разре… В трубке пищат частые гудки. "Идиот! Кретин!" — Тео чудом сдерживается, чтобы не разбить к чертям телефон. — "Кому же позвонить? " Тео вновь снимает трубку, прикасается к квадратикам кнопок. "Кому?" И тут пальцы сами утыкают в знакомые цифры. Одна, другая…