Арена

— Хорошо, — просто ответил он. Голос у него был глубокий, чистый и низкий, словно ночная река, в которой отражаются полная августовская луна и старая славянская круглая крепость; с таким голосом только в дорогом ночном клубе петь джаз; он взял все вещи и понес легко, словно в невесомости; они вышли на остановку, дождались автобуса — набитого дачниками и рассадой; уфф, подумала Клавдия, сейчас всю эту красоту средневековую подавят, как яйцо; но вокруг них образовалось пустое пространство, словно они находились внутри колдовской сферы, переливающейся разными цветами, как мыльный пузырь; Лукаш стоял спокойно, смотрел поверх ее головы на что-то, ему одному видное, — будто книгу читал подвешенную; и этот запах — не пота, не пыли, не начинающейся жары и духоты автобусной, а улицы после дождя, полной цветущих яблонь, — был вместо воздуха.

— Лукаш? — повторила она.

— Да, — он опустил на нее глаза — карие, огромные, в роскошных совершенно ресницах, точно подведенные чуть к вискам, кошачьи; такие глаза были у Шахерезады, наверное. Клавдия еле доходила ему до плеча.

— Лукаш, давай потом поговорим, кто ты. Я поняла, что ты не ролевик, — «либо спятивший ролевик», — подумала про себя.

— Нет, не ролевик.

— Гм… А знаешь, кто такой ролевик?

— Нет.

— Гм… — «кока-колы бы, — подумала она тоскливо, — канешна, я положила ее на дно рюкзака». — Мы сейчас едем на игру. Меня зовут там не Клавдия, а Ровена. Леди Ровена, дама сердца Айвенго — никаких воспоминаний? — она посмотрела на него, но он не узнал имени; видимо, в его детстве были совсем другие книжки: из пергамента, в переплете из кожи и железа, про Роланда там или Сида, на старофранцузском с латынью пополам. — В одном королевстве не стало короля, и власть захватил вместе со своими вассалами герцог Оргайл по прозвищу Зимородок. Они засели в королевском замке и назвали себя Оберон. Но через некоторое время в лесах, среди разбойников, объявился истинный наследник престола — сын погибшего короля, Груандан по прозвищу Коготь. Его разбойники назвали себя Арчет, и с тех пор Арчет воюет с Обероном. У Арчета свой герб — воронья лапка на золотом фоне, своя азбука, свой язык; постепенно Арчет начал побеждать…

— Что это — история или сказка?

— Это… игра. Некоторые ролевики играют по Толкину, некоторые по Нику Перумову, а мы играем по своей системе. В конце игры записывается, кто победил и кого, — так развивается этот мир.

— Понятно, — ответил юноша, — Груандана зовут не Груандан, Оргайла не Оргайл.

— Груандан — это Вальтер, мой парень, — Клавдия почувствовала, что он ее раздражает этим своим спокойствием и легким презрением, будто он одет не в средневековый костюм, а от Гуччи, — и я его люблю, так что нечего мне предлагать руку и сердце: уже заняты; а Оргайл — это Тобиас Ринейский; он очень классный. Арчет сидит в лесу, в палатках, Ринейский — в своем недостроенном коттедже, вернее, папином; мы штурмуем эпизодически этот его «замок герцога», а они устраивают нам засады. Это довольно бессмысленно: мы ищем засаду, а они засели где-нибудь, где мы и не думали ходить; а штурмы придумывает Вальтер — он обожает Древний Рим и выстраивает народ по всем правилам. Значит, так: по голове и паху не бить; удар по руке или ноге — ранение, они типа не действуют потом; а вот удар по корпусу — смерть.

— А если ударят по обеим ногам?

— Будешь ползать. Гм, наши так и делают. Ну и что, почему ты смеешься?

— Теперь не понимаю. Зачем это нужно?

— Что? Бить по ногам?

— Нет. Играть так… в осады и битвы, в дам сердца и смерть.

— Это… знаешь, есть люди, которые коллекционируют бабочек, или марки, или гели для душа… — «я, например, — подумала она, — зачем еще человеку восемь новых гелей для душа под предлогом «на лето»».

— Марки — не знаю, но знаю людей, которые коллекционировали драгоценные камни или старинные карты тех времен, когда мир был еще наполовину, или на треть, или на четверть пуст.

— Ну вот. Понятно?