Арена

— Скажи, что было потом? После того как мы ушли?

— Ничего. Все собрались вечером у костра и сделали вид, что ничего и никого не было. Игра закончилась разгромом Оберона, похоже, история завершена. Кстати, знаешь, на следующую игру к нам приезжают столичные ребята, будем играть по их правилам… Когда вернулись в город, Тобиас разыскал тех парней, и им заплатили, Тобиас ведь богатый… Вальтер пытался дозвониться до тебя, но у тебя не работал телефон, а идти он боялся: вдруг ты с ним…

— Мне никто не звонил.

Кеес прикрыл дверь, вышел на площадку; внизу кто-то громко слушал The Rasmus.

— Лукаш умер?

— Да. Но ведь только в этом мире, скажи, Кеес, ты ведь знаешь. С ним все в порядке? Он вернулся в Менильен, правит своей страной, ест, пьет, ездит на охоту, по-прежнему смеется?

— Откуда я знаю…

— Ну как ты не знаешь? Ты ведь великий волшебник — так сказал Лукаш! — она схватила его за локти, прижала к стене; со стороны казалось, будто она хочет его — без прелюдии, без поцелуев.

— Я не могу смотреть за Лукашем, он не мой ученик. За Мэри могу, за тобой, потому что вы просто люди; а Лукаш — маг, как и все правители Менильена; он закрыт от меня; а может, его Мариус закрыл — от меня и от тебя; он не ожидал, верно, что ты не согласишься… — он коснулся ее щеки, нежной, розовой; «как же она похожа на Этери…» — он увидел ее, как Лукаш, в зеркале: королевну в белом платье с вышитыми золотом и лазурью рукавами, королевну с золотыми волосами до колен — здесь такие только в кино; а к нему такая однажды вошла в спальню, в белой рубашке, в черном камзоле — в одежде воинов Ночи, стриженная под мальчика, он вздохнул тогда: вот и все, сбылось: кто-то ждет славы, кто-то — смерти, кто-то — выходных, а он хотел смотреть на нее, и пусть бы мир сдвинулся; а теперь Клавдия похожа на нее и так же смотрит в его темные глаза, и думает, и ждет, что там для нее: бездна? надежда? боль? тысяча лет жизни — и равнодушие? Лестат, нет, Арман…

— Кеес, а ты можешь… можешь открыть мне путь в Менильен? Ты же можешь пойти в Менильен? — шепотом. — Ты же больше не изгнанник, он позвал тебя…

— Да, слышал. А ты как хочешь: посмотреть, жив ли он, и вернуться?

— Д-да, — губы у нее задрожали, она отпустила его, нашла перила, сползла по ним на ступеньки; «кошмар, — подумала, — в светлом платье сижу на ступеньках подъезда; просто героиня Ахматовой».

— Да ты трусиха: сначала убила, а потом хочешь, чтобы он был жив, — он удивился даже, словно раскрыл цветок под микроскопом и увидел незнакомое: строение тычинки, мертвое доисторическое насекомое.

— Думаешь, твоя Этери не раскаивалась?

— Нет. Я залил кровью ей всю одежду, но она сжала зубы и прожила спокойно, без валидола, без травяных успокаивающих капель, до старости, ни разу не заплакала.

— А ты думаешь, мы только плачем?

— А как еще можно сожалеть?

— Мастурбировать, — она улыбнулась, а Кеес покраснел.

— Я не могу провести тебя; этот путь открыл Мариус, и только он может помочь.

— А Мариус — как найти его?