Репродуктор

— Ну этот конкурс, — сказал Женька, отложив пульт и терзая пакетик соленых сухариков.

— Какой конкурс? — все еще ничего не понимая, удивился Герман.

Женька, бросив в рот горсть сухарей, взялся объяснять. Оказывается, теперь будет добавочный нацприоритет — про молодежный патриотизм. Новые старшие часовые — вместо часовых Старосты. Специальный урок в школе. Госкорпорация даже какая-то, типа по прыщавым вопросам. Ну и вот ежегодный государственный конкурс. Там должно быть критическое произведение. Разоблачение и срывание покровов.

— Ты хочешь сказать, можно будет наехать на самого начальника магазина? — сощурился Герман.

Женька хихикнул.

Герман бросил взгляд на экран.

— Если мне нужно объяснять человеку про Родину, значит, ему уже ничего не нужно объяснять, — уверял Староста. Какая-то журналистка отчаянно кивала.

— Ладно, — бросил Герман, — пойду-ка я на обход, думаю, документалисты должны уже отвалить.

— Счастливо, — махнул ему Женька, не оборачиваясь, — посмотри потом обращение сам, я тебе оставлю в сегодняшней папке.

— Ага, — сказал Герман и вышел из ремонтной.

Ни на какой обход он не пошел, в 17:50 это было бы странно. Перестав слышать монотонно-задушевный голос, уселся на сосланный в коридор кособокий стул. Мимо проплывали сотрудники Репродуктора, отработавшие смену и теперь спешащие домой. Им предстоит увлекательное путешествие: минут тридцать по пустому полотну вечерних дорог, еще сорок — по продуктовым третьей категории (продмагов второй категории осталось только два, и до них отсюда больше часа на троллейбусеродуктовому третьей категории () е: минут 30 по пустому полотну вечерних дорог, еще 40 — по ег), затем десять — до дома и уже там — в объятья жен и мужей, детей и канареек, Старосты и телевизора.

В конце концов Герман заглянул в аппаратную, за стеклом которой пряталась студия политмедведя. Марф был на посту: сидел за большим круглым столом. Перед ним на специальной подставке лежали закрепленные листы с текстом, слева горела маленькая лампа. Микрофон, как всегда, далеко отодвинут — вблизи он начинал истерично дребезжать от тембра медвежьего голоса. Где-то под потолком горело белое табло: намалеванные на нем красные буквы «Вкл.» местами осыпались, у «к» не доставало одной палочки, а «л» не имела верхушки.

— Нас такое объяснение сегодня вряд ли может устроить — говорил Марф микрофону. — Наши так называемые друзья с той стороны океана и не скрывают, что приложились к этой теме весьма основательно.

Герман помнил, что когда-то в городе медведи были обычным делом. Они работали в порту, на ЖД-станциях и складах. Берлоги на окраинах и тогда жгли, а самих бурых гоняли — на Масленицу, в день Купалы и на Святки особенно. Все мальчишки знали, что в эти дни надо запалить что-то медвежье или удачи не будет.

Бурых не боялись: жили медведи все больше обособленно, по одному. Сбиваться в кучу не любили, вели себя тихо. Больше всего напоминали меланхоличных ньюфаундлендов, которые потеряли к происходящему вокруг всякий интерес, едва выйдя из щенячьего возраста. В телевизоре какой-то юмористический придурок даже успел придумать шутку про медвежий профсоюз. Это было очень смешное словосочетание.

Герман прослушал всю программу — на сей раз медведь зачитывал истории заговоров против Федерации. Изредка, правда, приходилось отлучаться, чтобы выключить свет в оставленных студиях и закрыть двери за теми, кто уже наверняка толкается в очереди за молоком.

Марф вынырнул из своего «аквариума» неожиданно, одновременно с тем, как погасла лампочка «Вкл.». Он, видимо, собирался по своему обыкновению, смешно покачиваясь, быстро убежать, но, заметив Германа, остановился.

— Здравствуйте, Марф, — приветствовал Герман медведя, — интересная у вас сегодня программа.

Взгляд маленьких черных глазок уперся куда-то в область Германовой шеи. Было непонятно, рассматривает ли Марф собеседника или просто задумался.

— Здравствуйте, Герман Александрович, — сказал он, — вы любите заговоры?