Репродуктор

Медведь спросил это почти безынтонационно, но Герману все равно почудился подвох.

— Вы рассказываете интересно, — попробовал он уклониться от ответа.

— Это не я рассказываю, — не то в шутку, не то всерьез заявил медведь, — это такая традиция. Об этом и Староста по Солнцу сегодня говорил.

— Вы слушали новое обращение?

— Слышал, — признал Марф, — патриотический конкурс. Интересно. Стоит поучаствовать, как вы думаете?

— А что, медведям тоже можно? — спросил Герман и тут же сообразил, что допустил бестактность. — Ой, извините, Марф, — попробовал он ее сгладить, — я имею в виду, что никаких возрастных там или других каких-нибудь ограничений нет?

Медведь смотрел на него не мигая и молчал.

— Я правда не хотел, — отчаянно замотал головой Герман, — просто вы же знаете, у нас не принято… ну сложилось как-то…

Он окончательно смешался.

Медведь продолжал пристально на него смотреть. У Германа вдруг возникло ощущение, что сейчас тот съездит ему по физиономии лапой, и от нее в момент ничего не останется. Захотелось втянуть голову в плечи, а еще лучше — отбежать на несколько шагов.

— Страшно? — каким-то утробным голосом поинтересовался Марф.

— Страшно, — выдохнул Герман.

Марф оскалился в подобии улыбки, которая при этом выглядела совершенно людоедской.

— Вы правильно делаете, — сказал медведь непонятно о чем, — всем страшно.

Он отвернулся от Германа и заковылял к выходу. В дверях ему пришлось одновременно нагибаться и протискиваться боком — здание «Позывного» явно не проектировалось под медвежьи размеры.

Марина

Выйдя из вставшего на самом краю обрыва «Чери», Марина прислонилась к машине и разглядывала рассыпанный внизу пейзаж. Огромным темным пятном до горизонта расползлось море. Холодное и мутное, оно казалось заплесневелым и прокисшим. В каком-то смысле так и было: вода Зеленого моря после войны совершенно мертвая. Если бы какому-нибудь идиоту пришло в голову ловить здесь рыбу, он бы все равно остался с носом. Рыба давно сдохла. Или ушла, кто знает. В любом случае теперь здесь ничего не ловят. Море осталось для красоты.

Слева кривым клыком в берег впивается ржавая громада порта. Чудовищные краны вырастают из тухлой воды и нависают над причалами, сбившимися в косяк баржами и какими-то отсюда неразличимыми грудами железа. У причалов совсем нет кораблей, отчего акватория похожа на захламленную кладовку, в которую давно без разбора сваливают разную рухлядь. На самом деле корабли в порту все же есть, просто их отсюда не видно из-за помятой коробки карантинного дока. Там, далеко влево, по берегу снуют люди — «запчасти» противолодочных кораблей и ударных субмарин. Они муравьиными цепочками тянутся от воды до складов и что-то тащат в одну и другую сторону. Только благодаря этому мельтешению порт не кажется окончательно брошенным. Хотя понятно, что используют теперь от силы пятую его часть. Порт — огромные заржавевшие ворота Федерации неизвестно куда. Выходить из них теперь можно только бочком.

— Сюда если приезжать, то на закате, — сказала Фима. Она открыла дверь машины и тоже разглядывала порт, свесив ноги из салона. — Тогда тут красиво. А так — тоску нагоняет.

Марина пожала плечами. На закате здесь все становится ядовито-красным. Ржавое железо превращается в бурые скалы, по черной воде идут оранжевые пятна солнца, похожие на разлитые химикаты. Движение живых существ по территории если и не прекращается, то становится почти незаметным. Бр-р, сложно представить что-то более пугающее.