Сеть

Однажды, когда мы гуляли по Невскому, удивлённая Лиз услышала весьма своеобразные вариации на тему гимна своей родины, и потянула меня к трио: скрипка, банджо, губная гармоника; уличные музыканты так искромётно лихачили и синкопировали, что Лиз, широко улыбаясь, притопывала ногой. Послушав и бросив мелкую купюру в раскрытый футляр скрипки, мы двинулись дальше.

– Уилл, ты, кажется, говорил, что в вашей работе участвовали даже музыканты? – вдруг вспомнив, спросила Лиз.

– Да, и что?

– А можешь рассказать, чем именно они вам помогали?

Я невольно поморщился: мисс Этеридж никогда не забывала о своих профессиональных обязанностях, и, о чём бы мы ни болтали, постоянно возвращалась к теме деятельности Института. Меня это напрягало – казалось, что Лиз общается со мной только для того, чтобы побольше узнать о моей работе. Видя, что я, как и обычно, не очень-то склонен говорить об этом, моя гёрлфренд взяла меня за руку:

– Мне просто интересно… ну ладно дельфины – а чем музыканты-то могли вам помочь?

– Действительно! Дельфины хотя бы через обруч прыгать умеют, а музыканты только дудят да скрипят… – фыркнул я.

– Ну просто я подумала, нейрокомпьютерные технологии и искусство – эти вещи так далеки друг от друга…

– Ближе, чем тебе кажется, – заметил я.

Лиз со вниманием взглянула на меня. А мне пришла в голову идея.

– Знаешь, что? – я остановился. – Давай сходим…

И я повёл свою заокеанскую подружку в «Уголок». Так мы в Институте называли странное заведение, сочетающее в себе место богемной тусовки, экспериментальную инженерную лабораторию, клуб альтернативной и рок-музыки, и Бог знает, что ещё.

Это заведение занимало в обычной жилой девятиэтажке площадь нескольких квартир, выходящих на угол дома, отчего и возникло название. Раньше здесь находился мебельный магазин. А когда его хозяину надоело заниматься бизнесом и он решил, что уже достаточно наколотил бабла, – он прикрыл лавочку. И с тех пор «Уголок» стал местом, где постоянно кипела интеллектуальная жизнь продвинутых и ищущих питерцев.

Хозяину «Уголка» было около пятидесяти лет, звали его Аркадий, а отчество его я не помнил, потому что он запрещал обращаться к себе по отчеству, а требовал только по имени. Зато его фамилию трудно было не запомнить – Бац. Я слышал, что настоящая его фамилия то ли Бацнер, то ли Баснер, но при мне он новым знакомым всегда представлялся именно так – Бац. Аркадий Бац. Да, вот такое необычное у него было имя; как его конец оказался обрезанным, я не знал. Впрочем, я этим и не интересовался. Гораздо важнее для меня была сама возможность водить знакомство с такой замечательной личностью, как Аркадий Бац. Это был высокий, поджарый, энергичный человек с чёрными блестящими глазами, резкими жестами и быстрой речью. Когда-то он, как я, опять же, слышал от наших общих друзей, многообещающе начинал научную карьеру, правда, не знаю, в какой области, но прервал её из-за своего беспокойного характера и неспособности подчиняться трудовой дисциплине. Круг его интересов был очень широк – искусство, гештальт-психология, компьютеры, философия трансгуманизма. Получилось так, что его идеи оказались практически полезны для нашей институтской работы. Официально он никогда не числился нашим сотрудником, но Рудин его весьма ценил и поддерживал с ним контакт, потому что его крайне оригинальные психологические тесты очень пригодились в нашей работе. И вот теперь мы с Лиз направлялись к нему, потому что я посчитал, что на возникший у неё вопрос никто не ответит лучше, чем Бац. Ну и, если быть совсем уж честным, мне хотелось чем-то удивить мою подругу, показать ей что-нибудь яркое и необычное. А в Питере, если не считать исторических достопримечательностей, пожалуй, не было места более яркого и необычного, чем «Уголок».

– Здешний хозяин – человек со странностями, так что ты это имей в виду… – предупредил я Лиз, когда мы по ступенькам взошли на крыльцо и оказались перед металлическим «сезамом».

В полутьме за дверью обозначился коридор, который буквой «г» выводил направо в большой зал матово-белого и голубовато-серого цвета. Здесь имелось шесть стен разной длины и расположенных под разным углом; некоторые участки выложенного плиткой пола поднимались, образуя островки-плоскости повыше основной площади; потолок тоже был не ровным, а уступчатым, со встроенными осветительными приборами в виде узких цилиндров и додекаэдров и абстрактными декоративными деталями. Из-за всех этих геометрически правильных неровностей казалось, что находишься внутри огромного кристалла.

В зале, словно в противовес острой угловатости внутренних поверхностей, в беспорядке стояло много мягких и удобных розовых креслиц округлых форм, среди которых не было ни одной повторяющейся, и в то же время явно улавливалась их принадлежность одному гарнитуру.

На креслицах, развалясь кто как и поедая мороженое, расположилось местное общество, пестрее не выдумать: длинноволосые хакеры и модельерши – лысые, как Шинейд О Коннор; кинокритик, имевший глянцевую внешность и свою колонку в известном «глянце», и несколько тех, кто почему-то называли себя писателями-«деревенщиками», хотя, как я знал, жили они в самом центре Петербурга и отроду не держали в руках ни лопаты, ни топора.

Когда мы вошли, некоторые обернулись, вяло маякуя рукой: «Привет!» Я ответно закивал.

– Очень оригинальный интерьер, – заметила Лиз, с любопытством оглядывая всё вокруг.