— Некоторые из них рассказывают мне всякое. Разные истории. Когда-то там не было ничего, ничего, что существовало бы само по себе, — были только базы данных и люди, копавшиеся в них. Потом что-то случилось, и Оно… Оно познало себя. Это уже совсем другая история — о девушке с зеркальными глазами и о мужчине, который боялся кого-нибудь любить. Что-то, что сделал этот человек, помогло Целому познать себя…. А потом Оно как будто распалось на различные части себя самого, и мне кажется, те — яркие, другие — и есть эти части. Но об этом очень сложно рассказывать, потому что сами они говорят об этом не совсем словами.
Тернер почувствовал, как по спине у него побежали мурашки. Что-то всплывало, возвращалось к нему из подводного города — досье Митчелла. Волна жгучего стыда в холле, облупившаяся грязно-кремовая краска, Кембридж, общежитие университета…
— Где ты родилась, Энджи?
— В Англии. Потом мой отец стал работать на "Маас", и мы переехали. Сначала в Женеву.
Где-то посреди Вирджинии Тернер свернул ховер на обочину из гравия, потом съехал на заросшее пастбище. Он повернул налево, за машиной потянулся клубящийся хвост пыли. Лето, все высохло. Тернер завел ховер поглубже в ельник. Турбина заглохла, машина грузно осела, выдавливая воздух из-под юбки.
— Теперь можно и поесть, — сказал он, перегнувшись на заднее сиденье за холщовым мешком Салли.
Выпутавшись из пристяжных ремней, Энджи расстегнула молнию черного свитера. Под свитером на ней было что-то белое и облегающее, квадратный вырез открыл по-детски гладкое, загорелое тело. Она взяла у него мешок и стала разворачивать приготовленные Салли бутерброды.
— А что не так с твоим братом? — спросила она, протягивая ему половину бутерброда.
— Что ты имеешь в виду?
— Ну, есть что-то… Салли сказала, он все время пьет. Он несчастлив?
— Не знаю, — ответил Тернер, поводя плечами и массируя шею, чтобы снять напряжение. — Я хочу сказать — несчастлив, должно быть, однако я не знаю, почему. Бывает же, что люди иногда просто подвисают.
— Ты имеешь в виду: когда у них нет компаний, которые бы о них заботились? — Она принялась за еду.
Тернер поднял на нее глаза.
— Задираешься?
Она кивнула с полным ртом. Проглотила.
— Немножко. Я знаю, что есть много людей, которые не работают на "Маас". Никогда не работали и никогда не станут. Ты — один из них, твой брат — другой. Но я спросила всерьез. Знаешь, мне понравился Руди. Но просто он кажется совсем….
— Конченым? — закончил он за нее, все еще держа бутерброд в руке. — Увязшим? А дело, думаю, в том, что некоторым людям нужно иногда сделать скачок, и если они этого не делают, то увязают по уши — навсегда… А Руди никогда и не пытался соскочить.
— Это как мой отец, когда хотел вытащить меня из "Мааса"? Это скачок?
— Нет. Соскакиваешь ты или нет, каждый решает сам за себя. Просто нужно понять, что где-то тебя ожидает нечто лучшее… — Он помедлил, внезапно почувствовав, что смешон, и укусил бутерброд.
— Так решил ты?