Это должно означать лампы внизу, потому что здесь, наверху, все залито ярким светом, настолько ярким, что Моне видны маленькие пушистые шарики и разноцветные следы, истекающие из них, если внимательно приглядеться. Трассирующие пули. Вот как зовутся эти шарики, которые светятся и прыгают. Эдди рассказывал ей о таких во Флориде, когда охрана гоняла их с частных пляжей, стреляя из темноты.
— На кой черт там свет? — говорит лицо с маленького экрана. — Ведьма-то слепа…
Мона улыбается ему. Она не думает, что кто-нибудь, кроме нее, его услышал. Какая еще Ведьма?
И вот Джентри и большой Слик начинают, кряхтя, срывать толстые желтые провода со стен, где они были прикреплены серебристой лентой, и втыкать их в металлические ящики. Черри из Кливленда теперь сидит на полу с закрытыми глазами, а Молли, присев на корточки у двери, обеими руками сжимает пушку, а Энджи…
— Успокойся.
Она услышала это слово, сказанное чьим-то голосом, но голос этот не мог принадлежать никому из тех, кто был в комнате. Она подумала, что это, должно быть, Ланетта, только она умела так говорить — сквозь время, сквозь покой.
А Энджи сидит на полу рядом с носилками, ноги согнуты в коленях, как у статуи, руки обнимают тело мертвого парня.
Лампы тускнеют — это Джентри со Сликом нашли наконец свой контакт, а Моне чудится, что она услышала, как лицо на мониторе охнуло. Но сама она уже движется, идет по направлению к Энджи, видя (внезапно и с такой ясностью, что это причиняет боль) тонкую струйку крови, вытекающую из ее левого уха.
Но даже тогда покой не оставляет Мону, хотя она и начинает уже чувствовать жгучие укусы где-то в глубине горла и вспоминает вдруг слова Ла-нетты: "Никогда не смей этим дышать, это проест в тебе дырки".
А спина у Молли — прямая, руки вытянуты… За дверь и куда-то вниз, и не к этому серому ящику, а к пистолету, этой маленькой штучке — Моне слышно, как она делает "чик-чик-чик", а потом слышатся три взрыва где-то далеко внизу, — и там, должно быть, сверкают три голубые вспышки. Но руки Моны уже обнимают Энджи, запястья щекочет испачканный кровью мех. Она заглядывает в пустые глаза, где затухает свет. Дальняя дорога, самый далекий путь.
— Эй, — зовет Мона, но никто ее не слышит, только Энджи — но и Энджи уже не слышит, склонив голову на труп в спальном мешке, — эй…
Мона поднимает глаза — как раз вовремя, чтобы ухватить взглядом последнее изображение на экране и увидеть, как оно угасает.
А после этого долго — очень и очень долго — ничто уже не имело значения. Ни беззаботность покоя, ни хрустальный овердрайв, прокручивающий воспоминания на ускоренной передаче — и это вовсе не походило на обычную ломку, скорее это было похоже на чувство, когда все осталось далеко в прошлом — так, наверное, чувствуют себя духи.
Она стояла в дверях между Молли и Сликом и смотрела вниз. В тусклом свечении больших старых ламп было видно, как, подергиваясь, мечется по грязному бетонному полу металлический паук. У паука были большие искривленные ножи, которые щелкали и поскрипывали при каждом его движении, но больше там не двигался никто, а робот все копошился, как сломанная игрушка, туда-сюда перед искореженными останками маленького мостка, по которому когда-то давно она пробиралась вместе с Энджи и Черри.
Черри наконец смогла подняться на ноги — бледная, с обмякшим лицом — и сорвала с шеи дерм.
– "То д"я расслабл"н" муск"л", — с трудом выдавила она.
И Мона почувствовала себя худо, потому что вдруг поняла, что опять наделала глупостей, думая, что пытается помочь. Но с "магиком" всегда так, и почему она не может перестать принимать его?
"Потому что ты подсела, идиотка", — услышала она слова Ланетты, но думать об этом ей не хотелось.
И вот они все просто стояли и смотрели вниз на металлического паука, который продолжал метаться по бетонному полу, окончательно разряжая свои батареи. Все, кроме Джентри, который отвинчивал болты, крепившие серый ящик к раме над носилками, переступая своими черными ботинками рядом с красным мехом Энджи.
— Слышите? — сказала Молли. — Это вертолет. Большой вертолет.