Центральная станция

– У нас тут живой, – говорит один из них.

– Забираем.

Другой ухмыляется. У него в руках… это что, меч? Что-то архаичное… Клинок падает, резко, боль и чувственное восприятие прекращаются.

«Как мне объяснить все это Исобель?» – думает он. Центральная станция, наверху – звезды, серебряный клинок луны. Его руки дрожат. Он идет по Неве-Шанаану мимо шалмана Мамы Джонс, мимо нода церкви Робота, идет в сердце старого автовокзала, в заброшенные туннели, в которых давным-давно пассажиры садились в автобусы – в эпоху, когда автобусам и роботникам нужен был бензин.

Как объяснить жажду?

На Синае, во время той давнишней кампании, он дезертировал и отыскал священника. Тот был как Мотл, тоже роботник, но все-таки другой: у священника было нечто, данное ему Богом, утешение вверенной ему религии.

Священник стоял на дюне на окраине разрушенного города. Небо темнело, а священник говорил, проповедуя пустыне.

И он изрек:

– Погибни день, в который я родился, и ночь, в которую сказано: зачался человек.

И он изрек:

– День тот да будет тьмою; да не взыщет его Бог свыше, и да не воссияет над ним свет.

– Да омрачит его тьма и тень смертная, – шептал Мотл. – Да обложит его туча, да страшатся его, как палящего зноя.

Он ожидающе смотрел на священника, внутри все горело. Священник сказал:

– За то, что не затворил он дверей чрева матери моей и не сокрыл горести от очей моих.

И Мотл вторил:

– Для чего не умер я, выходя из утробы? Отчего не скончался, когда вышел из чрева?

Неотвеченный вопрос роботника, мольба Иова с дюны, Левиафан, умирающий в теплых водах Красного моря.

– Пожалуйста, – сказал Мотл. – Я страдаю.

Священник спустился с дюны. Они были одного роста, но Мотл опустился на колени, чтобы получить благословение. Открыл рот и ощутил металлические пальцы, теплые от солнца, на все еще органическом языке.

– Господь, – провозгласил священник, Мотл сомкнул уста, сглотнул, и крошечная таблетка на языке растворилась в кровотоке.