— Где? — не сдержался Николай Николаевич.
— Гораздо более важный вопрос: когда? — ровно произнес Сабитов. И поднялся на ноги: — Мы вам сообщим.
Весть принес Олово.
Неестественно бледный слуга, по-стариковски шаркая, вошел в гостиную и остановился, не мигая глядя в стену. Кончики его пальцев и губы мелко дрожали, а черные татуировки, обычно яркие, приобрели серый оттенок.
— Что случилось?
— Мастер.
И всё.
И всё стало понятно, потому что пронзительно закричала Мамаша Даша. Матильда похолодела, то ли от крика, то ли от едва слышного слова слуги. Филя покачнулся и вцепился рукой в стол, рядом с которым стоял. Рус тихо выругался.
— Мастер, — повторил Олово. — Его больше нет.
Весть смяла его железными пальцами. Сжала плечи, сгорбила. И не было у слуги ни сил, ни желания бороться с навалившимся горем.
— Я говорила! Я чувствовала! — Мамаша даже не кричала — выла, обратив к потолку искаженное, пошедшее красными пятнами лицо.
— Тетя!
Матильда бросилась к Даше. Таратута же подошел к Олово и неловко обнял друга за плечи. Женщины кричат, мужчины плачут без слез.
Мастер…
Рус понимал, что трагическое известие не оставит друзей равнодушными, однако то, что он увидел, превзошло ожидания. Рус понимал, что они будут опечалены и растеряны, однако увидел не скорбь, а шок. Беда ударила по ним ядерной бомбой, выжигая чувства, эмоции и саму душу. Гадалка бьется в истерике, ее неловко утешает Матильда, но в ее глазах тоже стоят слезы. Уставившись в пол, шепчет что-то никогда не унывающий Таратута. И Олово…
— Он прощался, Мата! Я, старая дура, не поняла, что он прощается! Я не поняла! Безмозглая идиотка! Я ведь знала, что в Храме будет опасно! Я…