Глаза продолжают тупо изучать надзирателя, на лице не дрогнул ни один мускул, услышал Илья Ушенко или нет — непонятно.
— Стоять «смирно» еще десять минут, тварь, — приказал офицер Ушенко и вышел из камеры.
Африка, мать ее, тут приказы не обсуждаются.
— Как Араб?
— Две недели, — коротко ответил Чайка.
— Врачи сказали?
— Ушенко.
Надзиратель в таких вещах не ошибался.
— Сука, — едва слышно просипел Пьеро.
— Говнюк, — поддержал сокамерника Апельсин.
Илья промолчал — какой смысл надрываться? Да — сука, да — говнюк, но разве это изменишь? Для обсуждения есть гораздо более серьезная тема, но они… они ее не видят.
— Говорят, Тэтчер какой-то новый удар придумал, вот Ушенко и бесится.
— Нет, все дело в том, что он пить бросил…
«Они не чувствуют, они ни черта не чувствуют. — Чайка торопливо жевал кашу. Занятые челюсти — отличный повод не вступать в разговор. — Они не понимают, что Ушенко срывается не просто так, что усиливающаяся агрессия должна быть чем-то обоснована, и это что-то…»
— Говорят, завязавшие алкоголики подвержены сердечным болезням.
— Ага, надейся, Ушенко нас всех переживет.
«А вот это точно!»
Апельсин и Пьеро попали в Африку за весомые дела: один набедокурил с банком, другой целый год качал деньги с электронных счетов страховой компании, но оба они были, если можно так выразиться, ломщиками простыми. Нахватались премудрости, почувствовали себя неуязвимыми, ломанули по мелочи, остались безнаказанными, понравилось, рискнули на крупное дело. Рискнули и проиграли. Они даже городов своих родных ни разу не покидали, не глотнули, в отличие от Чайки, жизни ломщицкой по самое не могу, не стряхивали с хвоста полицейских, не прятались в вонючих трюмах, не висели «блохами» под брюхом «суперсобаки», не видели, как друзья умирают и… и сами не убивали. Вот и не чуяли они то, что для Ильи носилось в воздухе.
Опасности не чуяли.
— Хватит жрать! Строиться, педики! Шевелите задницами!!