Дверь на Сатурн

Ежедневно в место теней и опустошения прибывали паломники, чтобы насыщаться зрелищем серебряного трона, наблюдая тени, которые несли опустошение. Ни король, ни раб не обсуждали последнего посетителя дворца, его прежние обитатели, короли и рабы, были бессильны, подобно неосязаемой темнице столетий. Могилы несчитанных и забытых монархов белели на желтых окольных путях пустыни. Гниение некоторых зашло так далеко, что они всплывали из песков и вглядывались пустыми глазницами черепов в крышку смотрящих вниз небес; другие все еще сохраняли неоскверненную изоляцию смерти, и были словно закрытые глаза – лишь миг как мертвы. Но тот, кто наблюдал тени, ползущие от серебряного трона, не замечал ни костей, ни перемещения барханов, что двигались к разрушенным могилам, протягивая к ним невидимые руки, темные от праха королей.

Он был философ, но некому было узнать – из каких земель. И при этом не было никого, чтобы спросить, чем восхищался и какое знание искал он в разрушенном дворце глазами, полными прошлого.

Какие мысли перетекали через его сознание в унисон с перемещением прозрачных теней? Его глаза были стары и грустны от мыслей и мудрости; его борода длинна и бела, она свисала на простую белую одежду.

В течение многих дней он приходил с рассветом и отбывал с закатом; и его тень клонилась рядом с тенью трона и перемещалась вместе с другими. Но однажды он не ушел; и тогда его тень слилась в одно с тенью серебряного трона. Смерть нашла его лежащим слева, там, где он истощался в пыль, которая была точно такой же, как пыль рабов или королей.

Но прилив и отлив теней происходили во дни, которые сменялись перед концом времен; до того, как старый мир, заблудившись с солнцем в странных небесах, должен был потеряться в космической темноте или под влиянием изменившегося противоречивого тяготения обособленно обрушиться в пустоту; его гранитные кости в свете странных солнц должны были отряхнуться от пыли рабов и королей. Полдень был окружен темнотой, и сумерки в глубине дворца смешивались с солнечным светом. Там ничего не менялось, земли были мертвы, только перемешивались устойчивые массы времен. И в настороженной тишине перед наступлением сумерек перемещающиеся тени казались насмешкой над переменами; всего лишь бессмысленная фантасмагория вещей, которые давно исчезли; останки предметов забытого времени.

И теперь солнце медленно темнело в середине небес, некогда обширных, а сейчас большой частью невидимых. И сумерки успокаивали тени во дворце Августа, поскольку сам мир катился вниз к длинной и единственной тени невосполнимого забвения.

Семена из склепа

– Да, место я нашел, – сказал Фалмер. – Странное такое. И очень похоже на то, как его описывают легенды.

Как бы отгоняя от себя неприятное воспоминание, он быстро сплюнул в огонь и, отвернувшись от внимательного взгляда Тона, хмуро уставился в быстро темнеющую чащобу венесуэльских джунглей.

Тон, который едва оправился от перенесенной тропической лихорадки, свалившей его в тот самый момент, когда их совместное путешествие подходило к концу, молча и с недоумением разглядывал Фалмера. За три дня, что они расстались, с его напарником произошла какая-то странная перемена, и внешние проявления казались Тону совершенно необъяснимыми.

Перемены были, что говорится, налицо. Фалмер, этот жизнелюб и балагур, который даже в трудные минуты жизни никогда не замыкался в себе, сейчас сидел молча, с угрюмым видом и, казалось, весь поглощен своими мыслями, от которых ему было явно не по себе. Его грубовато-добродушное лицо осунулось и как-то вытянулось, а глаза странно сузились, превратившись в две ничего не выражающие щелки. Хотя Тон и пытался списать свои впечатления на только что перенесенную лихорадку, он очень беспокоился.

– Ну, а что хоть за место это, ты можешь мне сказать? – попытался он продолжить разговор.

– Да ничего особенного, – странно-глуховатым голосом откликнулся Фалмер. – Просто пара полуразрушенных стен да покосившиеся колонны.

– Так ты что, так и не нашел той могилы, о которой шла речь в индейской легенде, ну, там, где говорится о спрятанном золоте?

– Могилу-то я нашел, но… никаких сокровищ там нет, – буркнул Фалмер, и в голосе его послышалось такое раздражение, что Тон решил воздержаться от дальнейших расспросов.

– Ну, что ж, – заключил он с наигранной легкостью, – тогда будем заниматься тем, ради чего мы сюда приехали: охотой за орхидеями. Поиски кладов, видимо, не по нашей части. Кстати, тебе по пути ничего не попалось: ну, там, какого-нибудь необычного цветка или растения?

– Нет, черт бы их всех побрал! – взорвался Фалмер, и Тон в пламени костра увидел, как внезапно посерело его лицо, и в глазах за сердитым блеском замаячило выражение страха и боли. – И больше ни слова об этом, – отрезал он. – У меня и так голова раскалывается. Опять, видимо, лихорадка идет, будь она трижды неладна. Завтра же двинем в обратный путь к Ориноко. Эта поездка у меня уже в печенках сидит.

Джеймс Фалмер и Родерик Тон были профессиональными собирателями орхидей. В сопровождении двух индейцев-проводников они продвигались вдоль одного из доселе не исследованных притоков в верховьях реки Ориноко. Местность буквально кишела довольно редкими экземплярами растений, но кроме богатства ее флоры, их привлекло сюда еще и другое. Среди местных племен ходили слухи о существующих поблизости развалинах древнего города. В этих руинах будто бы вместе с захороненными останками древнего народа зарыты в земле несметные сокровища – золото, серебро и драгоценные камни. Посоветовавшись, приятели решили проверить эти слухи. Тон заболел, когда до места захоронения оставался день пути, и Фалмер ринулся туда на каноэ с индейцем один, оставив Тона на попечение второго проводника. Вернулся он под вечер на третий день.

После некоторого размышления, Тон пришел к выводу, что неразговорчивость и замкнутость Фалмера можно, по-видимому, объяснить разочарованием, которое тот испытал, не найдя сокровищ. Должно быть, так оно и было, плюс какая-нибудь тропическая зараза, которую он подхватил в пути. Хотя, с другой стороны, отметил про себя Тон, прежде в подобных обстоятельствах Фалмер никогда не вешал носа.

Больше в тот вечер напарник не произнес ни слова. Он сидел, вперившись остекленелым взглядом во что-то видимое ему одному. Во тьме, сгустившейся за языками костра, сплетались нависшие над ними лианы. От Фалмера исходило ощущение страха. Продолжая наблюдать за ним, Тон, к своему удивлению, обнаружил, что индейцы, сидевшие рядом с непроницаемым и загадочным видом, тоже украдкой бросают взгляды на его приятеля, как бы в ожидании грядущих перемен. В конце концов, он решил, что не в состоянии найти ключ к разгадке того, что творится с Фалмером. Тон оставил свои попытки и забылся тревожным сном, выходя из которого, он неизменно утыкался взглядом в окаменелое лицо Фалмера, но оно становилось все менее различимым в гаснущих бликах костра.