Общинный воспитательный центр размещался в двухэтажном каменном здании, по внешнему виду смахивающем на каземат, что стояло в глубине церковного двора. Любовь Андреевну с детьми здесь сразу проводили на второй этаж в большой зал для наказаний и велели ждать прихода пастыря. Часть пола в конце зала была затянута прорезиненной тканью, в которой были проделаны три отверстия, причем не только в ткани, но и в полу. Напротив этих отверстий размещалось несколько рядов кресел, предназначенных для детей, ожидающих своей очереди на наказание, их родителей, а также любых членов общины, которые пожелали бы понаблюдать за процессом воспитания подрастающего поколения. Сейчас здесь сидели только трое молодых женщин со своими детьми — мальчиками пяти-шести лет.
В зал вошел худой высокий священник, похожий на высохшую воблу, и назвался отцом Павлом, главой Общинного воспитательного совета. Он сходу предложил всем присутствующим в зале детям помолиться Господу и попросить у него прощения за совершенные ими грехи, после чего подозвал к себе троих мальчуганов и стал перечислять совершенные ими грехи. Как выяснилось, главным их грехом была беготня, затеянная ими в церкви, за что, собственно, настоятель храма и направил их сюда, а уж воспитательный совет до кучи добавил и непослушание родителям, и стычки со сверстниками, и прочие мелкие детские грешки. Сформулировав обвинение, отец Павел принялся отчитывать провинившихся, добиваясь от них раскаяния. Малыши были уже в таком состоянии, что готовы были покаяться во всем, что от них не попросят, лишь бы отпустили, но явно понимали, что словами дело не ограничится, хотя и смутно представляли себе, что им еще предстоит. Свою проповедь отец Павел закончил фразой:
- А теперь займите места для кающихся грешников и ждите, когда настигнет вас господня кара, ибо не я вас наказываю, вас наказывает сам Бог.
После этих слов к детям сразу подбежали помощники отца Павла, отвели их к отверстиям, проделанным в полу, и, поддерживая под руки, опустили мальчуганов туда по грудь, после чего затянули на них крепкие пояса, к которым была приделана та самая прорезиненная ткань. Теперь над уровнем пола виднелись лишь головы и руки мальчиков. Следующие несколько минут для сторонних наблюдателей ничего не происходило, испуганные малыши замерли с открытыми ртами, глазея на отца Павла, но пока не издавали ни звука. Затем священник произнес:
- Да свершится Суд Божий, да претерпят эти юные заблудшие души все то, что они заслуживают, да очистятся они этим наказанием, да оставят их одолевающие их бесы!
Еще несколько секунд все было спокойно, затем малыш, находящийся слева, вдруг дернулся и вскрикнул, за ним последовал его сосед, и вскоре все трое мальчуганов ревели во все горло, умоляли простить их, корчились и пытались вырваться из стягивающих их тела поясов, но те держали крепко.
- Вот видите! — провозгласил отец Павел. — Это изгоняемые бесы сейчас кричат их устами, но недолго им еще терзать души этих несчастных детей, божья кара свершится, и эти дети очистятся от своих грехов!
Никто из сидящих в зале не видел, что в это время этажом ниже трое экзекуторов, служащих при воспитательном совете, спустив с юных грешников штанишки, крепко охаживали их вымоченными в рассоле березовыми розгами. Духовные отцы Церкви преображения придерживались мнения, что телесные наказания детей необходимы для их нравственного воспитания, а зрелище страданий, которые претерпевают юные грешники, весьма способствует улучшению общественных нравов, но при этом публичное обнажение детей способствует их растлению и вводит в ненужный соблазн наказывающих их взрослых. Чтобы избежать этого противоречия, и была принята схема, при которой свидетели наказания согрешивших детей не видят, так сказать, самой технологии этого наказания, а наблюдают только его результаты: плач, вопли, стоны и корчи наказуемых детей. Экзекуторы, со своей стороны, не видели лиц тех, кого наказывают, и даже не знали их имен. Проводивший наказание священник, пока были открыты отверстия в полу, перечислял только грехи детей, исходя из которых экзекуторы сами назначали юным грешникам полагающееся им число ударов. Затем отверстия затягивались, и сквозь плотную ткань звуки не доносились ни сверху вниз, ни в обратном направлении, так что экзекуторы не могли слышать криков наказуемых. Считалось, что таким образом наказание будет проводиться нелицеприятно, не под воздействием жалости, корысти, любых возможных симпатий и антипатий, а экзекутор никогда не узнает наказанного им ребенка, даже встретившись с ним на улице. Ради этого даже дети отцов города перед наказанием должны были надевать самую простую одежду. Дети, в свою очередь, не видели, как и чем их наказывают и кто это делает, малыши в самом деле готовы были уверовать, что так их карает сам Бог. Даже священник не мог прервать наказание на середине, как бы ни орали и ни умоляли его наказываемые дети, все оставалось на усмотрение экзекуторов, видящих состояние кожи наказываемого. Общим правилом было только то, что наказание должно немедленно прекратиться, если наказываемый ребенок перестал дергаться, то есть, по-видимому, потерял сознание.
Несчастные малыши уже охрипли от криков, когда люди внизу перестали, наконец, их стегать и принялись натягивать обратно спущенные штанишки. Отец Павел подождал, пока малыши не перестанут всхлипывать, после чего позволил своим помощникам освободить их от удерживающих поясов и благословил раскаявшихся и прощенных юных грешников. Матери поспешили увести из зала своих детишек, которые хоть и не ревели уже, но ноги переставляли с явным трудом и похныкивали при этом от боли.
Во время наказания мальчуганов Витя так и не понял, что же там делают с этими малышами, что они так громко кричат, но догадался, что что-то нехорошее. Впрочем, терзаться размышлениями ему предстояло недолго — наступала их с сестрой очередь. Отец Павел подозвал их к себе, как тех троих малышей, и принялся объяснять, в чем же они согрешили. Тут Витя с большим изумлением узнал, что помимо кражи церковного имущества им с сестрой инкриминируется поедание плодов в ненадлежащее время, поскольку Яблочный Спас еще не настал, а также почему-то «грех Адама и Евы»! Оказывается, те яблони в церковной ограде для адептов Церкви преображения симвилизировали собой ни много ни мало, как райский сад! Под конец снова прозвучала ритуальная фраза о господней каре, и помощники священника засунули Витю с Леночкой в дыры в полу, затянув на них пояса, свободную же дыру просто затянули напрочь и перевязали жгутом. Затем Витя почувствовал, как чьи-то руки расстегивают его брючный пояс, снимают с него обувь и затем стягивают брюки и трусы. По всему его телу ниже талии стал гулять прохладный ветерок.
- Так, а эти кто такие? — произнес старший экзекутор, когда из отверстий в потолке первого этажа показались трепыхающиеся в поисках опоры детские ноги. — Явно не местные, наши так не одеваются, да и обувки такой не носят!
- Да дети каких-нибудь новых переселенцев, небось! — усмехнулся его напарник. — Ишь чего удумали, церковные яблоки красть! Наши пацаны на что уж шалопаи, а такого себе никогда не позволяют!
- Ну, и пропишем им по первое число, чтобы больше у них и мыслей таких не возникало! — промолвил старший. — Давай, Михалыч, займись той девчонкой, а я — пацаном!
- Сколько им лет, Пахомыч, как думаешь, — спросил старшего Михалыч, когда юные грешники были обнажены ниже пояса, а их рубашки и майки, дабы не мешали, аккуратно подоткнуты под привязанную для этой цели под потолком проволоку.
- Пацану явно нет и двенадцати, — оценил опытным взором Пахомыч, — но десять есть точно. А девчушке… думаю лет пять-шесть. И надо же, какие попки гладенькие, ни одной отметины не заметно, видать, никогда розгами не поротые!
- И сколько же мы тогда им выдадим?
- Ну-у… — протянул Пахомыч, — парень, наверное, инициатор, и дать ему полсотни за кражу будет вполне по совести. За поедание плодов всегда по 15 розог давали. Сколько за третий их грех полагается, не имею никакого понятия, но думаю, можно накинуть еще полтора десятка. А девчонке твоей по малолетству хватит десятка за кражу и по пять розог да два других греха.
- Значит, 80 и 20, - резюмировал Михалыч.
Экзекуторы закрепили на лодыжках детей кожаные манжеты, от которых тянулись стальные проволоки, развели детские ноги широко в стороны и, натянув каждую проволоку, привязали ее другим концом к вделанным в пол кольцам. Так наказуемые дети потеряли возможность извиваться и сучить ногами в процессе экзекуции, а розги получали доступ к самым потаенным и чувствительным местечкам их тел. Теперь все было готово к порке. Дернув за ведущий к потолку шнурок, старший экзекутор дал понять находящемуся на втором этаже отцу Павлу, что пора объвлять о свершении божьего суда.
- Ну что, поехали, Пахомыч? — произнес Михалыч, вооружаясь розгой.
ebooksa