У обелиска

22
18
20
22
24
26
28
30

– Так точно, товарищ капитан!

Сержант стоял спиной к светлеющему краю горизонта, но голос безошибочно передал то, что сложно было уловить на лице.

– Хорош. К смелости еще налета бы побольше… Хотя бы часов с полсотни… Все, время! Вторая авиаэскадрилья! К получению боевой задачи!..

Они взлетели в пять тридцать пять, как только стало можно безопасно держать строй без аэронавигационных огней. Четверкой на прикрытие фоторазведчика. Не сказать, что любимое задание – больше всего Степан любил штурмовые удары по автомотоколоннам, – но зато не самое рискованное. Наверняка и комэска, и комполка хотели поглядеть на него перед тем, как день проявит себя в полную силу. И наверняка немцы уже выпили свой кофе и сейчас закуривают, прислушиваясь к «Кельнам», «Ульмам» и «Торнам», ожидая свои задачи, расписание на день. Ну что ж, ждите, фрицы. Уже и сейчас можно сказать, что будет жарко. Вы же за этим сюда явились, а?

– «Уголек», «Уголек», вижу вас ниже себя!

– «Утюг», я «Уголек»! Поздно заметил, смотри вниз чаще.

– Привет, маленькие! Вас понял, буду чаще. Давайте, работаем. Надеюсь на вас.

Командир звена качнул свой «Лавочкин» влево, и Степан, выдержав паузу в секунду, повторил его движение, а затем обернулся. Новый ведомый, с которым они провели час, вновь и вновь отрабатывая взаимодействие в паре «пеший-по-летному», держался в правом пеленге, на верной дистанции. Не сказать, что «как клей», но хорошо держался, ровно. Егор Ефимов… угораздило же иметь такие имя и фамилию при такой внешности. Ох, будут его звать «Длинношеее». Если доживет до прозвища, конечно.

Фоторазведчик заложил над Обоянью широкий вираж, все время набирая высоту. С «Петляковым» было легче, чем с «Ильюшиным» – облегченная машина хорошо шла вверх, и выписываемые четверкой прикрытия шаги «ножниц» получались длиннее. Проще было контролировать обстановку, меньше была нагрузка на пилотирование.

– «Уголек-3», чуть правее прими! Три минуты до боевого!

В небе повис серый шарик разрыва. Ого! Это было для Степана неожиданным. Немцы то ли подтянули тяжелые зенитные пушки вплотную к линии боевого соприкосновения, то ли продвинулись глубже, чем думал Приходько. А что будет дальше, он знал. Пристрелка производится одним орудием, по данным дальномеров или даже радиодальномеров, а потом вступает вся батарея. Или две. Немцы любят массировать средства ПВО, хотя обычно делают это в глубине обороны, надежно прикрывая отдельные узловые объекты.

Четверка тут же взяла выше, но «Пе-2» был уже на боевом курсе, в его брюхе перематывались бобины с фотопленками, и на ждущие его 88 миллиметров он плевал. Креня машину, Степан время от времени поглядывал на него. Нащупав верную высоту, немцы, как они умеют, начали бить кучно и часто, но пока мазали. Насколько он мог видеть, только четвертый их залп лег точно вокруг разведчика, но тот проскочил. И через пятый проскочил, и через шестой. Степан буквально заставлял себя смотреть по сторонам – не кинулись бы немцы со стороны встающего солнца. Только изредка он бросал взгляд на «Пешку» – горит парень или еще нет? Тому везло, хотя шел он прямо сквозь разрывы. Оставалось только головой покачать: каждый из рвущихся вокруг находящегося на боевом курсе фоторазведчика 88-миллиметровых зенитных снарядов мог стать для того последним. Это была чистая математика: «Дети, запишите условия задачи! Пристрелявшаяся четырехорудийная зенитная батарея калибра 88 миллиметров ведет огонь по одиночной воздушной цели, двигающейся с постоянной скоростью, не маневрирующей по курсу и высоте. Скорострельность каждой пушки составляет 15–20 выстрелов в минуту. Значение большой оси эллипса рассеивания для заданных параметров принимаем за 150 метров. Рассчитайте…»

Очередной залп лег прямо перед носом «Петлякова», того подбросило, и Степан моргнул. Но вновь обошлось, а уже через несколько секунд фоторазведчик заложил боевой разворот, пропустив следующие залпы мимо, далеко «в молоко». То ли решил дальше не испытывать судьбу, то ли закончил съемку. Наверняка немцы держали здесь целую батарею не просто так. И не просто так командование послало сюда разведчика с приличным прикрытием.

Дальше было уже легче. Пилот «Петлякова», опытность которого была видна, что называется, невооруженным глазом, снимал что-то еще, и каждый раз заходил из-под солнца, так что один раз их натурально прошляпили. Дважды они попадали под довольно плотный огонь зенитных автоматов, но высота съемки была значительной, и это не шло ни в какое сравнение с тем, что было на первом объекте. Истребителей немцы так на них и не навели, и на пути домой Степан с удовольствием подумал о том, что это фрицам наверняка недешево обойдется. Ему хотелось верить, что отснятые пленки содержат что-то очень важное, что заставит командование двигать резервы, менять планы. Молоть гадов, жечь их технику, валить их живую силу, километр за километром пятясь на восток, сжимая пружину все сильнее и сильнее. Чтобы, распрямившись, суметь долбануть фашистов так, что они навсегда запомнят, всем народом: «Не надо трогать Советский Союз. Здесь вас всех и похоронят».

Ему опять вспомнилась ночь, бредовый сон. Немецкий самолет на светящемся и мигающем прямоугольнике, торчком стоящем на столе, перед ручкой управления. Расстреливающий русские самолеты под радостные крики человека, держащегося за ручку. Кого? Кто это был, в его собственной комнате? Степан узнал ее как-то исподволь, без озарения, просто пришел к этому. Все в ней было иначе – но именно в этой комнате они с братом росли; ему ли не узнать ее, даже с другой мебелью, даже с выросшим вшестеро деревом за окном. Это он его посадил! Поэтому, кстати, в комнате и было темно, хотя кожей чувствовалось, какой за окном час. Саженец, привезенный отцом из подмосковного питомника, посаженный и с любовью выращенный уже им самим, с помощью брата, превратился в огромное дерево. Но это точно было оно, что же еще. И что все это могло означать?

– Егор, ну как тебе? Что сам расскажешь для начала? – спросил Степан ведомого, когда проводившее разведчика «до хаты» звено приземлилось и, передав разогретые вылетом машины механикам, летчики отошли далеко в сторону, покурить. Парень молчал. Папиросный дым был сладким, на душе сразу посветлело. Десять минут на разбор ошибок в паре, еще пять – в звене.

– Я почти не видел ничего, – наконец признался сержант. – Все как в туннеле было. Туннель, вокруг серая муть и в середине – хвост «двадцать третьего».

– Молодец! Просто молодец! – хлопнул Ефимова по плечу командир звена. – Именно так и должно быть в первом вылете. Ровно так! В пятом, если все нормально, начинаешь видеть все окружающее, пусть хоть пунктиром. Дальше можешь уже воевать. Понял?

– Да, неплох, – согласился Степан. – Нормально. Егор молодцом. Еще думать чуть побыстрее, и можно надеяться на лучшее, в общем. А то я как дам руля, он еще почти секунду прямо летит, и только потом маневр начинает. Так нельзя, сержант. Секунда – это в небе очень много. Очень. За секунду один ствол MG-131 выпускает знаешь сколько пуль? Пятнадцать!

Покивав, командир звена ушел со своим ведомым к «штабу» – заполнять формы и узнавать новости, планы командования полка на день. Степан задержался буквально на минуту – подбодрить молодого пилота, явно принявшего близко к сердцу его последнюю фразу. Он слишком хорошо помнил себя таким же, две недели как пришедшим в полк, зеленее зеленого. Его тоже берегли сколько могли. И тоже кинули в бой, когда стало совсем никак, когда на счету был каждый боец, каким бы зеленым он ни был. А ведь «Як-1», на котором полк действовал аж до осени сорок второго года и на котором начал воевать он, было пилотировать легче, чем «Лавочкин»!