Я вздохнула. Мне хотелось встать, расправить плечи, потянуться – хоть бы и с ранами. Рука затекла, кожу неприятно жгло серебро.
Тут дверь заскрипела и приоткрылась. Показался патрульный, правда, незнакомый. Я его еще не видела – наверное, он из другого отряда.
— Очнулась? – уточнил он. – Жалко…
— Что? – не поняла я.
Патрульный – молодой парень, вошел и прикрыл за собой дверь.
— Мне велено за тобой приглядывать, – сказал он, – а когда ты без сознания приглядывать проще.
— Иди нафиг, – обиделась я, отворачиваясь, насколько позволял наручник. – Тогда расстреляйте меня совсем. Вообще просто будет.
Патрульный пожал плечами и не отозвался.
Мне было обидно. Я никого не трогала и не хотела никакого зла. А меня ни за что…
На глаза навернулись горячие слезы, по-моему, я даже хлюпнула носом. Было как-то безысходно-тоскливо. Что потом – опять прострелят?
— Ну-ну, – немного растеряно протянул патрульный. – Ты не реви. Чего ты, ну?
— Ничего, – буркнула я. – Наручники не расстегнешь?
— Не могу.
— Мне что, – уточнила я, – под себя ходить?
Патрульный смутился, правда, смутилась и я сама.
— Ладно, – решил он, – отстегнуть-то отстегну, но наручник не сниму. Потому что, сама понимаешь…
— Да сделай уже что-нибудь! – не выдержав, взмолилась я.
Скоро браслет звякнул, расстегиваясь, и повис на запястье. Я села, растерла руки. В глазах немедленно потемнело, а раны задергало. Но валяться в постели дальше было положительно невыносимо. Совсем. Мне начинало казаться, что, если я проболею еще хоть немного – то превращусь в неодушевленный предмет и уже никогда не смогу подняться.
— Только без баловства, – предупредил меня патрульный, поднимая на ноги. Он критично меня оглядел и вздохнул.
— Она и баловать-то не сможет, – заметил мой сосед. – Вон, шатается.