Город посреди леса (рукописи, найденные в развалинах)

22
18
20
22
24
26
28
30

Ласточка нахмурилась.

— Немедленно.

Ее рука обхватила мое запястье – теплая, сильная и вполне живая. И мы закружились по развороченному бару. Ласточка, улыбаясь, поправила мою руку, переложив со своей спины на поясницу.

— У тебя неплохо получается.

— Я, вообще-то, не умею. – Все казалось странным, абсурдным сном.

— Да нет же, напротив, – она закружилась, – неплохо умеешь.

— Видел в кино…

— Схватываешь на лету, значит.

— Я бы сказал, на ходу.

— Точно. – Она рассмеялась. – А скажи-ка мне, мой родной, одну вещь: почему я прихожу в себя на полу среди обломков, а ты как ни в чем не бывало играешь на пианино вместо того, чтобы помочь? И откуда этот деревянный кораблик?

Кораблик – пока что, без парусов – стоял на стойке. Я выложил его, чтобы не поломался в кармане.

— Сделал для Октябрины. Я заметил у нее в комнате много картинок с парусниками.

— Подарок? – Ласточка улыбнулась. Если это и сон – я не хочу просыпаться. Я, скорее всего, вырубился прямо за инструментом. Ну и ладно. – Это хорошо. А кто это – Октябрина?

— Девочка, которую мы вытащили из разграбленного дома. – Ее глаза были совсем близко – серые, как осеннее небо, сияющие и чуть насмешливые. – Ты не помнишь?

— А, рыженькая. – Ласточка на мгновение прижалась ко мне, чтобы затем отстраниться – легко, грациозно, стремительно. Все-таки, на что я не люблю этот вид искусства, но танго очень красивый танец. Танец страсти. Вот только мне было совсем не до того. – Помню. Ты так меня держишь, словно боишься, что я исчезну. Легче, Дэннер. Это же танец, а не бой.

— Я больше привык ко второму. – Я перехватил ее и притянул к себе. – А ты, прошу тебя, не исчезай. – Ее губы были такими же теплыми, и дыхание – живым. И она обхватила меня за пояс, запрокинув голову, снова безоговорочно позволяя себя целовать. Какой хороший сон… а может, это морок-ловушка? Пусть так, мне все равно.

Ласточка… родная моя… живи.

Я умру, а ты – живи.

Только живи.

Аретейни