— Кто вы такой и что здесь делаете? — спросил я, поняв, что самостоятельно ни о чем не догадаюсь.
— Садитесь, Ким, — сказал он вместо ответа и хозяйским жестом указал на мою тахту. — Нам нужно поговорить.
Этим он меня завел. Я свято чту принцип «мой дом — моя крепость» и терпеть не могу, когда в моей квартире распоряжаются посторонние. Тем более посторонние, проникающие в дом в мое отсутствие.
— Нет, — сказал я ровным голосом. — Говорить мы с вами не будем. Даю вам минуту на то, чтобы убраться отсюда по-хорошему. Через минуту я вас выкину.
Я немного сомневался, смогу ли я его выкинуть в своем теперешнем состоянии, все-таки он был очень громоздкий и высокий — это бросалось в глаза, даже когда он сидел в кресле. Но в то же время он казался довольно-таки пожилым — что-то около пятидесяти, и, хотя такие мужики бывают еще вполне крепкими, реакция у них, как правило, уже не та. И потом, он действительно меня разозлил.
Минуту мы играли в молчанку, причем этот тип даже не удосужился изобразить какое-либо движение — сидел себе в моем кресле, обхватив огромными лапами острое колено. Через минуту я посмотрел на часы и сказал:
— Пеняйте на себя. Я вас предупредил.
У меня уже был готов план действий. Я должен был сделать два ленивых шага по направлению к креслу, а потом, одним прыжком перепрыгнув через тахту (позволила бы только покусанная нога), оказаться у него за спиной и намертво зажать его жилистую шею локтевым сгибом левой руки, правой блокируя контрудары. Подержав его так пару минут, можно было смело волочь бездыханное тело на лестничную клетку и провожать прощальным пинком под зад. Жестоко, но эффективно.
Я сделал два шага и прыгнул, рассчитывая приземлиться на здоровую ногу. Что произошло дальше, я толком не понял.
В какую-то долю мгновения лысый хмырь переломился в кресле и сунул мне навстречу длинный белый палец. Палец этот с хрустом вошел мне в левое подреберье, и я рухнул мордой на ковер.
Где-то внутри у меня разорвалась бомба, перед глазами полыхнули и завертелись черные и красные круги, острая пружина боли пронзила тело от ступней до макушки и начала безостановочно раскручиваться, хотя я, казалось бы, давно достиг болевого порога. К несчастью, у моего организма неплохой запас прочности, поэтому сознания я не потерял и получил редкую возможность узнать, что чувствует человек, внутренности которого выжигают каленым железом. Трижды меня выворачивало наизнанку и каждый раз мерещилось, что за этим последует облегчение, но пружина раскручивалась все сильнее и сильнее. Я сворачивался и разворачивался клубками, свивался в узлы, скреб пальцами ковер и дрыгал ногами, нечленораздельно мыча. Неяркий закатный свет жестоко бил по глазам, поэтому я старался их зажмурить; в те редкие мгновения, когда они открывались, я видел в бездонной вышине над собою тяжело покачивающийся черный тупорылый ботинок. И тогда мне хотелось плакать. Наконец голос надо мной сказал:
— Хватит.
Мне немного полегчало — совсем немного, так, что я смог открыть глаза и проглотить скопившуюся во рту слюну. В бок по-прежнему вгрызались железные челюсти. Я попробовал сесть, привалившись спиной к тахте, и заплатил за это новым фейерверком боли, распустившимся где-то в области селезенки.
— Сволочь, — простонал я.
Протянулись длинные холодные пальцы и коснулись моего лба. Я дернулся, но почувствовал колющую ледяную вибрацию, сбежавшую по позвоночнику. Волны боли стали постепенно затухать, и минуты через две я вновь обрел способность оценивать ситуацию, хотя каждое движение по-прежнему стоило огромных усилий.
Я сидел на полу и с бессильной ненавистью смотрел на лысого хмыря, все так же безмятежно восседающего в моем кресле. Все было ясно: он меня побил. Причем каким-то непонятным мне способом, фактически не дав мне и шагу сделать. Нет, я, разумеется, слышал об «ударах замедленной смерти», прикосновениях, парализующих нервные центры, и прочей восточной экзотике, но никогда не думал, что нарвусь на специалиста по таким штучкам у себя дома. Кто же все-таки его прислал, с отчаянием подумал я. Император мог у себя в горах такого найти, это на него похоже, но только мертв Император, вот уже полтора года гниют его кости в глубоком безводном колодце на окраине Ак-Суу. А больше ни с кем из серьезных людей я вроде не ссорился, во всяком случае, не так, чтобы подсьиать ко мне этого костолома… Нет, ничего не понимаю, подумал я горько, были когда-то мозги, да и те уже все отбили…
Голос надо мной произнес:
— Теперь вы в состоянии разговаривать?
Такая была в этом вопросе отстраненная бюрократическая холодность, что я вздрогнул. Впрочем, выбора у меня не было, повторения пройденного я не хотел, и, сдерживаясь, чтобы не взвыть от унижения, я хрипло каркнул:
— Валяйте.