— Нет, я курю папиросы, — сказал он, откашлявшись. Рука с цигаркой, упавшая на колено, слегка подпрыгивала, сотрясаемая мелкой дрожью.
— А в воскресенье, десятого апреля, вы же покупали махорку?
— Не помню, может, и купил, папирос не хватило…
— Плохая у вас память, Васько! Возможно, вы забыли, что и эту штуковину купили? — Головин вынул из ящика ракетницу и положил ее на стол.
Васько вскочил со стула и попятился к стене.
— Садитесь, арестованный! — резко сказал Головин. — Будете дальше отпираться или дадите показания о совершенных вами убийствах?
Васько хотел заговорить, но зубы его выбивали мелкую дробь, в уголках рта запузырилась пена. Головин протянул ему стакан с водой. Обхватив его обеими руками, Васько жадно пил.
— Мастер вы неплохой, удачно приспособили ракетницу для заряда охотничьими патронами, — сказал Головин, чтобы вывести арестованного из состояния нервного шока.
Уставившись взглядом в пол, Васько молчал.
— Вот и кусок баббита, из которого вы сделали жаканы. Узнаете его? Или показать вам пулю, извлеченную из груди Юрко? Есть и патрон, найденный возле убитого вами Олексюка.
Лицо Васько исказило страдание.
— Не хотел я их, гражданин полковник! — крикнул он в страстном порыве отчаяния. — Иванова думал, обидчика своего! Жену он мою опозорил и меня…
И Васько начал давать показания.
Комиссар милиции Романов, сидя за своим рабочим столом, внимательно слушал доклад полковника Головина.
— Так ошибку Клебанова, говорите, исправили? — спросил он, щуря карие, молодо поблескивающие глаза и отгоняя рукой дым.
— Сделали все возможное, товарищ комиссар. Преступника нашли. Невиновного Санько освободили. И извинились перед ним.
— А для себя выводы какие из этого сделали?
Головин почувствовал, как гулко ударило сердце.
— Вы правильно поняли меня, товарищ генерал. Не Клебанова ошибку я исправил, а свою. То, что я не распознал его и доверил ему такое важное дело…
— Понятно, товарищ полковник! Это я и хотел услышать. Рад за вас!