— Как там наши деньжата, малый? — прошипел ему Тригг обратной дорогой на «Южный Ветер».
— Я уже кое-что придумал. — И Ярви сдержанно улыбнулся, представляя в этот миг, как скатывает сонного Тригга за борт.
На посту хранителя припасов его куда больше ценили и уважали, чем на королевском престоле, да и пользы от него, честно говоря, было намного больше. Весельным рабам хватало еды, их одежда стала теплее, и на мостках его встречали их ворчливые приветствия. В море, во время плавания, в его распоряжении был весь корабль, но, как бывает со скрягами и пьяницами, такой глоток воли лишь сильнее разжигал его жажду свободы.
Когда, по мнению Ярви, его никто не видел, он ронял возле рук Ничто хлебные корки, и тот быстро запихивал их под свои лохмотья. Однажды их взгляды пересеклись, но Ярви все равно не понял, заслужил ли он у скоблильщика благодарность — в этих ярких, впалых, чуждых глазах вряд ли сохранился проблеск чего-то человеческого.
Но мать Гундринг повторяла не раз: делай доброе дело ради себя самого. И он продолжал ронять корки, когда выпадал случай.
Шадикширрам с огромным удовольствием отметила возросший вес кошелька, и с еще большим — качество вина, ставшее возможным отчасти из-за того, что Ярви стал покупать его весьма солидными партиями.
— Этот урожай явно лучше тех, что приносил Анкран, — заключила она, изучив цвет вина сквозь стекло бутылки.
Ярви поклонился.
— Под стать вехам вашей славы. — Когда он вновь сядет на Черный престол, подумал и решил он под маской улыбки, то поглядит, как ее голову насадят на пику у Воющих Врат, а пепел этой клятой лохани развеют по ветру.
Иногда, с наступлением темноты, она подставляла ему ноги, и пока Ярви стаскивал с них сапоги, заводила то или иное предание о своей минувшей славе, где имена и подробности текли как масло с каждым новым рассказом. Потом она называла его хорошим и умненьким мальчиком, и, если ему в самом деле везло, угощала остатками со стола и жаловалась, что ее погубит собственное милосердие.
Если удавалось сдержаться и не набить объедками рот на месте, он относил их Джойду, а тот передавал Ральфу. Анкран же сидел между ними и угрюмо таращился в никуда. На его бритом черепе подсыхали свежие царапины, а запекшееся лицо после ссоры с сапогом Шадикширрам приняло совсем иную форму.
— Боженьки, — заворчал Ральф. — Уберите с нашего весла эту двурукую придурь и верните нам Йорва!
Вокруг засмеялись невольники, но Анкран сидел недвижно, как деревянный, и Ярви гадал, не перебирает ли тот в голове слова собственной клятвы отмщения. Ярви поднял голову и увидел, как Сумаэль мрачно смотрит на них со шканцев. Она всегда смотрела на него оценивающе, с опаской — словно он был непроверенным курсом движения корабля. Хотя их цепи крепили на ночь к одному и тому же кольцу, он ни разу не слышал от нее ничего, кроме недовольного бурчания.
— Гребем, — отрезал Тригг и, проходя мимо, плечом толкнул Ярви на весло, которое тот недавно ворочал.
Кажется, помимо друзей, он нажил себе еще и врагов.
Но враги, как говорила мать, — цена, которой мы оплачиваем успех.
— Сапоги, Йорв!
Ярви дернулся, как от пощечины. Мысли, как нередко бывало, унесли его в прошлое. На холмы, где боги внимали клятве отмщения над отцовским погребальным кострищем. На крышу башни в Амвенде, где все пропахло дымом и копотью. К невозмутимому, улыбающемуся лицу дяди.
Из тебя бы получился превосходный шут.
— Йорв!