Франческа

Франческа

Гудхаммар. Мама всегда говорила, что заболевает от этого места, но меня не угнетало, что усадьба расположена в таком уединенном уголке, за пределами поселка. Мне нравилось, что можно смотреть далеко-далеко и видеть только поля, леса и воду. Мне нравился и маленький торговый центр в поселке. Мама и Сесилия всегда жаловались, что там ничего нет. Они считали странным, что кто-то может добровольно поселиться в такой забытой богом дыре. Жителей поселка они также сторонились. Сесилия обычно хихикала по поводу них — из-за их неуклюжего поведения. Потому что они здоровались с нами, хотя не знали нас. Все это вместе с чудовищным диалектом смешило ее настолько, что она не могла сдержаться. Мне же казалось, что диалект тут какой-то добродушный, и меня радовало, когда незнакомые люди здоровались со мной. В продуктовом магазине «Ика» я обычно перекидывалась парой словечек с женщинами и покупала лотерейные билеты у странного человека, сидевшего у входа.

Папе не нравилось, что я разговариваю с людьми, которых не знаю. Такое поместье, как Гудхаммар, и капитал, которым наша семья владела на протяжении многих поколений, притягивают к себе сумасшедших, говорил он.

Папа свернул на аллею. Когда мы проезжали домик привратника, я словно бы ожидала увидеть там старика Вильхельма, сидящего при свете керосиновой лампы. Однако Вильхельм умер три года назад, и, хотя он был стар и болен, у меня это известие вызвало шок. Вильхельм существовал всегда — сколько часов я провела с ним, сидя за столом на кухне в домике привратника, где мы с ним играли в карты! Я обожала слушать его рассказы о том, что происходило в усадьбе в прежние времена, когда еще живы были бабушка с дедушкой и держали в хлеве скотину. И хотя я сама не жила в те времена, мне казалось, что я скучаю по ним. Сын Вильхельма Иван работал у нас, когда у папы не было сил следить за хозяйством, однако теперь он уволился. Меня это устраивало — Иван совсем не походил на своего отца. На лице у него застыло неприятное выражение горечи — в его присутствии мне становилось как-то не по себе.

— Рододендроны на месте, — сказала мама, указывая на грядку у северного флигеля. — Я же сказала Адаму убрать их.

— А я велел ему их оставить, — сказал папа.

— Зачем?

— Я хотел, чтобы они остались.

Они стали спорить по поводу судьбы рододендронов. Папа считал, что цветы красивые, но мама с ним не соглашалась. Ей не нравится их цвет, и к тому же все завянет через пару недель.

Я громко вздохнула и подумала, что я — к счастью или к несчастью — никогда не стану человеком, которого может так занимать куст.

— Что это? — спросила я, когда папа подъехал к парадной лестнице.

— Львы, — ответила мама. — Разве ты не видишь?

— Меня больше интересовало, что они делают перед лестницей.

— Приветствуют нас.

Мама рассказала, как купила их на аукционе в Швейцарии: что каждый весил больше ста килограммов, что ей пришлось нанять специализированную фирму, чтобы доставить их. Мне показалось, что лев — не особенно приветливое животное, однако мама очень обижалась, когда критиковали ее покупки, поэтому я подошла к одному из львов, засунула руку в его раскрытую пасть и сказала, что материал действительно изысканный и приятный на ощупь.

— Адам! — окликнула мама тень в саду. — Как хорошо, что ты здесь.

Я посмотрела на Адама, которого папа называл «мальчик-садовник», и испытала те же чувства, что и мама. Ибо Адам был из тех, кто умеет разрядить напряженную обстановку. Сесилии он тоже нравился — в этом она призналась однажды вечером, увидев его на купальных мостках в одних плавках. Однако он не мог ее всерьез заинтересовать. Из-за своей простоты — он недостаточно глубок. Когда она это сказала, я расхохоталась, ибо все парни, которые нравятся Сесилии, имеют одну общую черту: глубины в них как в луже. Адам, по крайней мере, не важничал и умел меня иногда рассмешить. О большинстве парней этого сказать нельзя.

— Привет, Франческа, — произнес Адам и улыбнулся.

— Приветствую тебя, — ответила я и задумалась: насколько он осведомлен о событиях последних недель?

Мама и папа никогда не обсуждали с персоналом личные дела, однако он не мог не догадаться, что что-то случилось, раз мы приехали в разгар семестра, к тому же у меня остался пластырь на тыльной стороне ладони — там, где мне ставили капельницу.