Призрак

22
18
20
22
24
26
28
30

Удивительным было то, что я не испугался. Наоборот. В тот же миг я совершенно успокоился.

Я снова посмотрел на свою вену.

— Не делай этого, — сказал голос.

Я посмотрел на свою руку, она была твердой, как рука карманника. Это был мой шанс.

— Я пристрелю тебя.

— Не думаю, — ответил я. — Тогда ты никогда не узнаешь, где Ирена.

— Густо!

— Я просто делаю то, что должен, — сказал я и укололся. Попал. Поднял большой палец, чтобы придавить место прокола. — А теперь ты можешь сделать то, что должен.

Снова начали бить церковные колокола.

Харри сидел в тени у стены гостиной. Свет от уличного фонаря падал на матрацы. Он посмотрел на часы. Девять. Три часа до отправления рейса на Бангкок. Боли в шее внезапно заметно усилились. Как жар от солнца перед тем, как оно скроется за тучей. Но солнце скоро зайдет, а он скоро освободится от боли. Харри знал, как все должно было закончиться, это было так же неизбежно, как и его возвращение в Осло. Он знал, что человеческая тяга к порядку и установлению причинно-следственных связей заставила его напрячь собственное сознание, чтобы увидеть логику в происходящем. Потому что мысль о том, что все происходящее является хаосом, что оно совершенно бессмысленно, вынести тяжелее, чем самую ужасную, но понятную трагедию.

Он пошарил в кармане в поисках пачки сигарет и нащупал кончиками пальцев рукоятку ножа. У него появилось такое ощущение, что ему давно стоило избавиться от этого оружия, что на нем лежит проклятие. Как и на Харри. Но какая разница, он был предан анафеме задолго до ножа. И проклятие это было хуже удара любого кинжала, оно гласило, что любовь свою он разносил вокруг как чуму. Асаев говорил, что его нож переносит страдание и болезни от хозяина к тому, в кого вонзится. Так и все люди, которые позволяли Харри себя любить, поплатились за это. Погрузились на дно, были отняты у него. Остались только призраки. Все. А теперь еще Ракель и Олег.

Он открыл пачку сигарет и заглянул внутрь.

Как это он посмел вообразить, что ни с того ни с сего обойдет проклятие, что сможет сбежать с ними на другой конец земного шара и жить долго и счастливо? Харри думал об этом, одновременно поглядывая на часы и прикидывая, во сколько надо выехать отсюда, чтобы все-таки успеть на самолет. Он слушал свое собственное жадное эгоистичное сердце.

Он достал помятую семейную фотографию и снова посмотрел на нее. На Ирену. И ее брата Стейна. На юношу с хмурым взглядом, с которым он встречался и которого вспоминал еще по двум моментам. Первое воспоминание связано с этой фотографией. Второе связано с тем вечером, когда он вернулся в Осло. Он шел по Квадратуре, и молодой человек окинул его изучающим взглядом. Из-за этого взгляда Харри поначалу принял его за полицейского, но он ошибался. Полностью ошибался.

А потом он услышал шаги на лестнице.

Начали звонить церковные колокола. Звук их был слабым и одиноким.

Трульс Бернтсен остановился на верхней ступеньке лестницы и посмотрел на дверь. Ощутил биение сердца. Они снова увидятся. Он радовался и страшился одновременно. Сделал вдох.

И позвонил.

Поправил галстук. Он не слишком хорошо чувствовал себя в костюме. Но понимал, что без него никак не обойтись, после того как Микаэль рассказал, кто придет на новоселье. Все, на чьей форме красуется блестящая латунь: от уходящего начальника полиции и начальников подразделений до их старого конкурента из убойного отдела Гуннара Хагена. Явятся политики. Хитрая дамочка из городского совета, фотографии которой он разглядывал, Исабелла Скёйен. И пара телезвезд, с которыми Микаэль познакомился неведомо как.

Дверь открылась.