— Так, — говорил Мендельсон. — Ночую у друзей. Иногда в школе. Иногда не ночую вовсе. Иногда меня принимают женщины. Сегодня буду ночевать у тебя. Если ты, конечно, примешь меня.
— Ночуй, — твердо сказал Ш. — Сейчас выпьем и будем ночевать.
— Нет, — твердо сказал Феликс. — Больше не буду. Я не могу. Завтра у меня первый урок.
— Черт бы тебя побрал! — твердо сказал Ш.
— Пускай!.. — согласился Феликс.
— И меня с тобой заодно!.. — сказал еще Ш.
— Это уж как получится, — сказал Феликс.
Спорить друг с другом они уже не могли, не могли и не хотели; а с мирозданием спорить даже и не пытались.
— Ты еще возродишься из пепла, — бессвязно пробормотал только Ш., - как птица-Феликс!..
— Да, — встряхнул головой Мендельсон. — Возможно, я еще сделаю это… из пепла.
— Несомненно, — пробормотал еще Ш.
35
Все здесь было не просто гигантским, громоздким, но каким-то преувеличенно масштабным, и еще здесь кто-то очень любил, должно быть, мониторы и зеркала. И то и другое было повсюду; зеркала давали возможность увидеть себя в любое мгновенье и в любом ракурсе, мониторы же были пока безжизненными, и назначение их оставалось неясным. Отпечаток немыслимой роскоши лежал, буквально, на всем — на полу, на потолке, на стенах, на дверных ручках, на зеркалах.
Они переодевались, они готовились к выступлению, они были все вместе, и это им внушало некоторую надежду, возможно, бесплодную.
— Ванда, а можно не гримироваться? — спросила артисточка Ира, щупленькая девушка с личиком невероятной выразительности и без всякого грима. В обычном театре она играла бы подростков, она была бы травести, должно быть; в Школе же Драматического Содрогания перепутались все амплуа.
— Нельзя, — серьезно говорила Ванда.
— Так я и думала, — вздохнула та.
— Если так и думала, зачем спрашивала? — сказал кто-то.
— Ребята, — сказала Ванда. — Мне почему-то кажется… хотя я знаю не больше вашего… что сегодня не совсем обычное выступление. Я думаю, что сегодня самое главное выступление в жизни каждого из нас.
— Разве сегодня Страшный суд? — спросил Олег с полуулыбкой на лице.