Ангелофрения,

В утробе «Тиона» прозвучал тревожный гудок.

Он означал, что нужно немедленно прекратить все работы и покрепче схватиться за что-то надежное.

Глава пятая

Река

До рассвета было далеко.

Механизм боя настенных часов в гостиной Эльвенов ожил, издав звук, похожий на хриплый вздох пловца, который долгое время находился под водой и уже не чаял оказаться на поверхности.

«Бом» – зазвенело через миг и отдалось дрожью в оконных стеклах, сквозь которые лились отсветы ночных огней Мемфиса.

«Бом» – пронеслось по темным коридорам, по опустевшим в ночную пору комнатам первого этажа.

«Бом» – взметнулось вверх по лестнице, всколыхнуло портьеры, точно сквозняком…

Часы должны были пробить еще один раз. Но механизм, кое-как заведенный немощными руками деда Аруха, остановился, не отработав положенный цикл.

Никто из Эльвенов не спал. Адам и Каин стояли в коридоре второго этажа. Все шалости и распри были забыты. Дети жались друг к другу, словно они находились на холодном горном перевале, а не в родном доме, словно их окружала наполненная угрожающими звуками ночная тьма, а не знакомые с самого рождения стены. Адам и Каин уже не плакали, но лица мальчишек были красны и влажны. Матушка Птанифер, еще более мрачная, чем обычно, держалась позади них, положив братьям на плечи большие морщинистые руки.

Магдалина стояла лицом к лицу с доктором Козловским у дверей спальни Матвея и Эмили Эльвенов. Магдалина была вне себя от ярости. Все неприязнь и недоверие к седовласому и благостному на вид доктору, которые она копила в себе, грозили вылиться гневной тирадой.

Доктор был без пиджака. Рукава белой рубашки засучены, черные бархатные подтяжки врезались в объемистую, как у тяжелоатлета, грудь. В одной руке доктор держал очки, во второй – бумагу, исписанную почерком, который мог бы принадлежать ребенку. Но Магдалина безошибочно узнала каракули Кахи.

– Я предвидел, что дело способно принять дурной оборот, – заявил примирительным тоном Козловский. – Поэтому я заранее попросил господина Эльвена составить бумагу, в которой бы говорилось, что он предупрежден и ознакомлен с последствиями непринятия назначенного мною лечения. Вот посмотрите…

Под текстом, написанным Кахи, темнел слегка размазанный крючок. Этот знак Магдалина в последние дни видела часто: так дядя подписывал документы раненой рукой.

– Уверяю, я сделал все, что мог, – продолжал увещевать Козловский. – Но господин Эльвен не внял моей рекомендации отнять поврежденную конечность. Более того, – поспешил добавить он, не позволяя Магдалине открыть рта, – ваш дядюшка даже не придерживался назначенного постельного режима. Я – врач, а не чудотворец. Господин Эльвен отверг мою стратегию исцеления, и последствия не заставили себя ждать. Сепсис развился стремительно, боюсь, что медицина здесь будет бессильна…

Двери спальни открылись. В коридор вышел нотариус Южной гильдии воздушных перевозчиков Флин. Это был немолодой склонный к полноте человек с сильно вьющимися рыжеватыми волосами и глубокими морщинами, идущими от крыльев носа к уголкам рта. На сей раз морщины выглядели еще более глубокими, а губы стремились образовать скорбное полукружие.

– Он зовет вас, мадемуазель, – обратился нотариус к Магдалине низким голосом.

Магдалина бросила еще один уничижительный взгляд на Козловского, затем вошла в спальню.

Дядя полулежал на подушках, укрытый до пояса одеялом. Он был бледен, глаза его блестели, как будто в них стояли слезы.