«Наверное, здесь есть люди, которые считают, что всемилостивейший Лох послал нам испытание, – начал я. – Это не так. Нам выпало не испытание. Мы несем наказание за мягкотелость, расхлябанность, за те просчеты, число которых давно превысило меру. Как быть, спрашивает Полковник. Об этом нас спрашивает командир, который когда-то освободил от нечистых столицу республики, который много лет сражался рядом с вождями и видел перед собой примеры их мужества и воинской мудрости!».
Краем глаза я заметил, как забарабанил пальцами по столу Полковник. Барабанщик. Заяц, а не командир. Наши военные неудачи именно тогда и участились, когда твердость и верность Лоху покинули военачальников. Да, на их счету подвиги. Я подавал бойцам водку у партизанских костров, а затем делал первые шаги на духовном поприще, – а Полковник в то время латал жуткие раны, полученные при захвате тысячи заложников в одной из школ на территории нечистых. Но те дни сменились другими днями. Пришло время отправлять ветеранов на отдых. На смену бесшабашной, необузданной воинской удали должно было явиться нечто новое. Новая сила, новая мудрость, ведущая к победам. Я поразмыслил и сделал выбор. Я поставил на Лохариат крепнущую духовную основу вечной борьбы, и я не прогадал. Если честно, сейчас, в штабе, меня переполняло ликование. Глупый случай с Котенком должен помочь мне добиться своего, все расставить по местам. Я готов возглавить лагерь и нести весь груз ответственности за использование высшей тайны, в которую, кстати сказать, Лохариат меня совершенно напрасно и необоснованно отказался посвящать. Ничего, я терпелив, всему свое время. Нет бога, кроме Лоха, и он поможет мне преодолеть косность нашей управленческой системы. Мне бы только вовремя и безошибочно докопаться до истинных причин нынешнего происшествия. И, как ни кощунственно звучит, гибель Капитана-1 – на пользу дела. Этот мог меня обскакать. Его пасли там, наверху, примечали и привечали. Потому-то я и побаивался до сих пор скидывать Полковника. Я потружусь, а плоды трудов, глядишь, достались бы Капитану-1. Повысили бы его в звании как дважды два, а меня оставили бы в бесславной роли духовного пастыря. Святая вера учит нас смирению, но не до такой же степени нужно смиряться! Сказано: Лох не меняет положения людей, пока они сами не изменят свои помыслы. А помыслы мои чисты: отдать жизнь во имя торжества религии истины и унижения ее противников. Больно смирять горение души, когда видишь, как торжествуют нечистые.
«Все ответы уже найдены задолго до нас, – тем временем продолжал я, с удовольствием наблюдая, как никнут головы Полковника и Капитана под градом моих справедливых напоминаний. – Обратитесь к символу нашей веры – перелистайте святую Лохань. Если твой народ отвратился от веры и сбился с прямого пути – отринь народ свой и родину свою, Лох уготовил им великое наказание. Если друг твой предал тебя и все, что тебе дорого, гласит она, ты свободен убить его, как собаку, любыми способами и средствами, не откладывая возмездие ни на час. Лох милосерден, но только к тем, кто является другом его и духовным сыном. Котенок – предатель, а предателю нет от гнева Лоха защитника, и покроется его лицо клочьями ночи беспросветной. Мы свободны уничтожить его безотлагательно. Вот что я предлагаю».
Подал голос Капитан-2. «Майор геройствует, – сказал он, – а готов ли ты, Майор, отвечать за тех, кого Котенок пристрелит в следующий раз? Это же молокососы, Майор, и учили мы их не войне, а террору. Это просто смертники, которые сядут кто в подводную капсулу, кто в самолет, кто в автомобиль, и протаранят цель. Вся их задача – в нужный момент перестать жать на кнопки. А ты надеешься, что они сумеют нажать на курок. Да они же друг друга поубивают в зарослях!».
«Лохариат дал вам задание в короткий срок обучить их азам военного искусства, – холодно парировал я. – Есть возможность потренироваться в реальных условиях, укрепить боевой дух и проверить навыки. А вы, Капитан, почему-то не рады такой возможности. Может быть, потому, что пьянство отвлекало вас от выполнения главнейшей обязанности?».
«Да заткнись ты, стукач, – вспылил Капитан-2. – Это я, а не ты ночью с ребятами по лесу бегал. С холостыми патронами, по милости покойничка».
Началась перепалка, какие частенько имеют место в нашем веселом штабе. Хорошо еще, что Доктор отсутствовал – был занят трупом Капитана-1. А то и он не преминул бы блеснуть интеллектом.
Наконец до Полковника дошло, что решение принимать все равно придется. «Я уверен, Майор, что ты не упустишь шанса обвинить меня во всей этой истории. Лох с тобой, потом разберемся. Сейчас надо Котенка поймать. Бегать за ним по лесу с автоматами наперевес – это, конечно, можно. Рано или поздно догонят паршивца или подстрелят. Но сколько наших он успеет положить, неизвестно. Котенка надо брать наверняка, чтобы исход операции был предсказуем. Поэтому приказываю: сформировать разведгруппу, которая придет по следу паршивца к месту его расположения. Группа должна быть совсем небольшой и мобильной. Если представится удобный случай, пусть берут Котенка живым или уничтожают его. В сложившейся ситуации второе даже предпочтительно. Но главное – не надо рисковать. Их задача – обнаружить Котенка и доложить нам об этом. Командир группы – ты, Майор. Немного боевых заслуг тебе не помешает».
Кипя возмущением, я отправился дописывать свою депешу. Вояки, мать их! Сами в кусты, а меня – на амбразуру. Замаливать их грехи.
Подводя черту под донесением, я вынес на суд Лохариата две просьбы – заточить непосредственного виновника всей кутерьмы, Красавчика, в яму на три месяца и сменить командование в лагере. Пусть-ка попрыгают и Полковник, и Доктор. Уж кто-кто, а Доктор о моих просьбах узнает сразу. У него свои связи наверху, он ведь у нас хранитель высшей тайны, тем и опасен. Подождем, что решат вожди. Не может быть такого, что отвергнут обе мои просьбы. Хоть одна, но сыграет. Плохо по-прежнему одно: скрыты причины бегства Котенка. Надо бы взять его живым. И допросить его первым – не дай Лох, откроются какие-нибудь упущения и в моей работе. Заговорит – может быть, у меня найдутся более веские доводы для Лохариата. А в случае чего, в случае если не о том заговорит – можно ведь и пристрелить его при попытке к очередному бегству.
Доктор всю ночь не спал. Сперва, до того как в штаб побежать, возился со мной – сюсюкал, тискал мне руки, приносил морс. Как-то чересчур уж ласково, чересчур назойливо. И все протирал очки – он это делает, когда сильно волнуется. Лепетал что-то про свою вину передо мной. Ну да, это ведь он отправил меня в караул, да еще таинственно так, шептал про замысел Котенка сигануть в «самоволку». «Ты его пропусти, – шептал. – Пусть паренек развеется, что-то он грустный в последнее время, ему полезно». Кто же знал, что Котенок такое учудит? Да сам я виноват, вышел из караулки, хотя там, в будке, все на автоматике. Жалко Доктора, он хороший, лучше бы так не убивался из-за меня. Мелочь же, царапина, обойдется.
Без Доктора скучно. Я поспал, полюбовался на себя, забинтованного, в зеркало, выдавил пару прыщей на подбородке. Маета с этими прыщами. Только один заживет, второй лезет. Ненавижу. Ничего нет более отвратительного, чем прыщи. Увижу новый – и настроение падает. День-деньской углы пинаю, ворчу, ною. Доктор мне специальную мазь заказал, привезли ее очередным рейсом катера – не помогает. «Ты меня из-за этой мерзости точно разлюбишь», – к Доктору пристаю. Он смеется.
Хорошо с ним. А было бы еще лучше, если бы не злость его и не ревность. Он, по-моему, весь белый свет невзлюбил. Люди у него как на подбор тупые, грубые, жадные. Не люди, а животные. А уж ревнует к каждому столбу. Иногда даже приятно, что все его задевает, каждый взгляд, на меня брошенный. Но вообще – утомляет это. Он же меня винит. Дескать, сам даю почву для таких взглядов, для заигрываний.
Пусть он спаситель мой, и не скучно с ним, что-то душновато мне в медсанчасти стало. Так, бывает, накатит волна, разом все осточертеет, и думаешь: да пусть я в казарме сдохну, Буйвол с Рябым меня затравят, чем в этой золоченой клетке ворковать, одни и те же желчные речи выслушивать. Но это так, в минуты слабости. Куда я от Доктора денусь. Больше-то я никому не нужен.
Утром, перед завтраком, прибежал взъерошенный, лица на нем нет. Сразу – к сейфу своему заветному, секретничает, ежеутренняя традиция. И кричит мне оттуда: «Котенок-то в лесу Капитана-1 прикончил. Из твоего автомата. Один выстрел, и никаких проблем». У меня аж захолонуло внутри. Как же это? Как же это возможно?
«А чего тут невозможного? – орет Доктор, шуруя в своем сейфе. – Наши его по всему острову гоняли. Ну, Капитан и схлопотал под шумок пулю в сердце».
Остров? Наш лагерь – на острове? А Котенок-то к матери наладился. Ну конечно, он поздно прочухал, что попал в западню. Десантники за ним в погоню побежали. И он выстрелил.
Остров! Почему же Доктор не сказал мне это раньше! Я бы объяснил Котенку, что шансов ноль.
Он специально утаил это от меня. Ему надо было подтолкнуть Котенка к бегству. К этой ошибке.
И ему надо было, чтобы я помог Котенку совершить ошибку.