Смерть на Кикладах. Книга 2

Заметно посвежевший после ванны, Тишкин уплетал еду за обе щеки. Видимо, он действительно три дня ничего не ел. Алекс выдал ему комплект чистой одежды из своих запасов. Друзья были примерно одной комплекции, одежда оказалась Тишкину впору. Алекс быстро ввел друга в курс дела. Известие о пропаже клинка Тишкин перенес стоически.

– Ну ладно, – произнес генерал Манн, достав бутылку с охлажденной водкой из ведерка, скрутив крышку и разливая по рюмкам. – Давайте-ка по пятьдесят грамм! За здоровье! Все еще наладится, я в этом уверен!

Друзья чокнулись и выпили. Тишкин, утолив первый голод, рассказал им историю, что с ним приключилась.

Работая в Артиллерийском музее экспертом по холодному оружию, он часто выполнял заказы для частных коллекционеров, которых в современной России развелось великое множество. Многие из них скупали японские клинки, ничего не понимая ни в истории, ни в культуре Японии, ни в ее духовном наследии. Клинки часто приобретались как капиталовложение. Иногда он выполнял поручения музея по приобретению клинков для музейных коллекций.

Однажды, года три назад к нему обратились с предложением рассмотреть коллекцию холодного оружия на предмет покупки ее Артиллерийским музеем. Коллекция принадлежала ветерану войны, воевавшему еще с японцами на Халхин-Голе. Незадолго до этого ветеран скончался, и родственники пытались поделить его жалкое имущество. Несколько неплохих шашек, три кинжала, одна старая замызганная катана и армейский штык-нож, – все наследство, что осталось после старика. Тишкин добросовестно оценил всю коллекцию, но предложенная музеем цена не устроила наследников. «Лучше на помойку!» – сказали они.

Тогда он, заняв денег по друзьям, сам выкупил у наследников оружие, предложив им вдвое больше музейной цены. Те согласились немедленно. И купил-то тогда Тишкин эту коллекцию из-за шашек, которыми на тот момент сильно увлекался. Кинжалы он раздарил по друзьям, а катану, которая требовала реставрации, и на хвостовике которой отсутствовала подпись мастера, он положил до поры на хранение в своей мастерской в музее. И, честно сказать, просто забыл про нее. Потом этот диагноз у Пашки – как гром среди ясного неба. Так три года катана и пролежала в ящике на верхней полке его мастерской.

Полгода назад, когда стало понятно, что болезнь сына вернулась, и нужны деньги на новое лечение, а, возможно, и на операцию по пересадке костного мозга за рубежом, Тишкин начал активно распродавать свою коллекцию холодного оружия. Распродал все по частным коллекционерам. Но денег все равно было недостаточно.

Однажды, перерывая свою мастерскую в очередной раз, он обнаружил клинок, что давно положил на хранение. Тишкин решил всерьез заняться клинком и привести его в порядок, прежде чем выставить на продажу. На обухе клинка были зазубрины от боевого применения, сам клинок необходимо было вычистить, он был то ли в саже, то ли в смоле. На хвостовике был дефект кузнечной сварки, который он мог устранить, хоть и пришлось бы повозиться. Он решил восстановить клинок.

Тишкин работал с катаной два месяца. Уже через две недели, очистив грязь и смолу, он понял, что в руки ему попал необычный меч. А когда реставрационные работы были закончены, он увидел, что это был шедевр. Меч исключительного качества и феноменальной остроты.

Но на хвостовике не было имени мастера. И тогда он стал глубоко изучать этот вопрос. Писал письма специалистам, слал запросы в Японию, общался с мастерами-реставраторами в Германии и в Штатах. Только один меч и тоже без подписи мастера был сравним с его находкой. Это был меч Масамунэ из коллекции музея. Но часто, выкладывая рядом эти два клинка, он видел насколько они похожи, и, в то же время, как сильно они отличаются. Кто-то другой ковал его меч. Великий мастер, который тоже решил, что подписывать меч излишне. Но кто?

Однажды ему пришло письмо от японцев, пожелавших организовать выставку самурайских мечей в Петербурге. В письме был каталог клинков, составлявших экспозицию. Среди них Тишкин впервые увидел вакидзаси Мурамаса. Его словно огнем обожгло. Да, мечи отличались, но было очевидно, что их ковали кузнецы одной школы. Не исключено, что его клинок ковал один из кузнецов Мурамаса. Если это так, то, продав его, можно собрать денег на операцию. В тот день он и обрадовал жену, которая почти потеряла надежду.

Тишкин решил выставить клинок на международный аукцион. Однажды ему пришло письмо, в котором говорилось, что покупатель готов приобрести его клинок, но с обязательным условием – клинок должен был находиться в Европе. Но как вывезти его за границу? Тогда-то и пришла в голову мысль о совместном участии с японцами в выставке в Афинах. Он выдал свой клинок за один из мечей, принадлежавших музею, и выехал в Грецию. В Афинах к нему пришли в первый же день.

– Кто это был? – спросил Манн, разливая водку по рюмкам.

– Японцы, – ответил Тишкин, беря рюмку и благодарно кивая. – Они не представились. Да и что толку мне с их имен? А потом, они могли назвать любые вымышленные, как бы я проверил? Паспорт бы попросил показать? Так он у них японский.

– Хорошо, что они сказали? – спросил Смолев.

– Сказали, что хотят приобрести меч, о котором я писал. Намекнули, что представляют серьезного и очень влиятельного коллекционера из Японии. Заявили, что вернуть меч в Японию – благое дело, и за это они готовы мне заплатить. А я и уши развесил, – горько усмехнулся Тишкин и, опрокинув в рот содержимое рюмки, захрустел свежим огурцом.

– Что было дальше? – уточнил Манн, умело разрезая кусок жареной баранины и ловко раскладывая ее по тарелкам.

– Дальше? Они пришли на выставку в первый день, я показал им меч. На следующий день мы должны были встретиться вечером, договориться о цене. На встречу пришел только один из них. Сказал, что все в порядке, они готовы заплатить мне девяносто тысяч евро – меньше я просто не соглашался. Он предложил выпить сакэ за успешную сделку. Очнулся я уже в каком-то запертом сарае за городом. Пока работал телефон – отправил жене сообщение, чтобы хоть она не волновалась. Потом и телефон разрядился. Сарай был старый, вроде амбара. Заперли, ни еды, ни воды. В общем, бросили подыхать, сволочи. Перерыл весь сарай, нашел ржавую старую стамеску. Двое суток этой стамеской ковырял стену, пока не стали выпадать камни и не смог протиснуться в щель. Вылез – чистое поле и оливковая роща. Куда идти – непонятно, что делать – тоже непонятно. Пошел куда глаза глядят. Вышел к какой-то ферме – никого! Пошел по дороге. Потом уже вышел на трассу, там транспорт ходит. Какой-то студент подвез до Афин, напоил водой, дал десять евро. У меня ни бумажника, ни документов. Все выгребли гады, подчистую!

– Понятно, – подытожил Манн. – При встрече опознать сможешь?

– Да черт его знает, – с сомнением произнес Тишкин. – По мне, так все они на одно лицо. Хотя, стоп! Нет, главного, пожалуй опознаю. У него бровь одна рассечена вроде как на две половинки. И улыбочка у него такая… тошнотворная! Так бы и врезал!