Это было ни с чем не сообразно. А главное, у Инны Кузьминичны не было с собой таких денег. У нее не хватало! И не было и речи, чтобы та сбавила цену, да, наверное, и не решиться самой на такую сумму, чтобы приехать еще раз.
В метро у нее тяжело частило дыхание… В квартире Македоновны сдержалась все-таки, простилась с улыбкой. Прощаются в таких случаях с улыбкой… Но вот сейчас неприятно сдавливало внутри, и она чувствовала на своих губах эту прилипшую улыбку.
Оглядела воскресную публику в вагоне метро. Девчонки-подростки в простецки «голых» маечках сходили на станции «Спортивной» — на речной пляж под метро-мостом. К ним, безнадежно недоступным по возрасту и лукавой простоте наряда, она чувствовала сейчас почти враждебность, отвела взгляд. Привычно выделила напротив несколько ухоженных женщин в возрасте, умело и дорого одетых. Как бы галерея уверенно демонстрирующих себя экспонатов… И вдруг увидела в оконном отражении свою застывшую улыбку. И лицо — почти маску…
К себе на улицу Новаторов доехала к полудню. Прямо у входа в подъезд увидела новенькие лилового цвета «Жигули». А внутри — Никита на пухлом сиденье…
Растерянно тянула на себя дверцу. Потом сообразила нажать запор внутри ручки.
— Вот!.. Мать, а Алюша наверху ждет. Просил не говорить тебе… Но я, вообще-то, предупредить решил…
Она попросила сына выйти. Почему Альберт Иванович у них в квартире?
— Ну как почему, вот мы с ним обменялись ключами, — сын запер лиловую машину. — Ты имей в виду, что он прописан. И это, можно сказать, ненормально, что он ютится у своих теток…
Она узнала это шейниковское «можно сказать».
— Ну ма, ты смотри! — сынище с тоской и обожанием смотрел то на нее, то на лиловые «Жигули». И предназначалось это обожание лиловому чуду.
Ее слепило отсверкивающими на солнце синеватыми плоскостями. Было жарко в августовский полдень… Во дворе блочной новостройки одни чахлые прутики. Что-то сдавливало ей виски, и на губах она чувствовала ту же насильственную улыбку.
— Никита, пойди сюда…
Да вот же и он говорит: пошли наверх! Там такой сабантуй… Алюша после автомагазина сразу в гастроном и к ним прикатил… Нет. Она немного пройдется. Ну, махен… Если она Альберту для примирения какие-нибудь галстуки купить, то выходной, магазины не работают! А он, вообще-то, немного боялся… Невозможно ведь с нею говорить все последнее время. «Так ты имей в виду, что в институт я сдавать не буду, ну вот не буду! Если Альберта выставишь!»
Ее слепил яркий синеватый блеск… И вдруг словно стронулись с места лаковые плоскости и хромированные обводы. Лиловая машина словно бы сама по себе двинулась на нее.
Она уходила, почти бежала прочь… И Никита за ее спиной недоуменно спрашивал:
— Ну, махен, ты что?
Ее подхватило медленным страхом, как во сне, на высшей точке длящегося кошмара, когда только через минуту — пробужденье и спадет половина недоумения и напряжения, а с оставшейся половиной — жить… Куда-то она спешила. И не было такого прибежища — куда. Мелькнула мысль: позвонить Лаврову. Пусть кто угодно снимет трубку, спросить его, звать! Но что же она ему скажет? Про свой благоустроенный, снабженный новенькой машиной, умильным Алюшей и очень взрослым и таким реалистичным сыном… тупик?..
И она отошла от телефонной будки.
Вдруг вспомнила. Это было когда-то. Дождливая площадь в Москве и запах гари от вокзала, странный юноша, которого она — не разобраться сейчас в этих детских привязанностях, — наверное, не любила, но связывало их молодое доверие и невозможность не помнить друг друга. И он помнил. А у нее это стало самодовольным: и дом, и маленький Никитка, и еще одно приятное и не у всех имеющееся: привязанность этого Толи Говорова.
Что-то утрачено ею… Когда? Какой-то не той выстроила она себя. И насколько трудно что-то изменить теперь, хотя ей открылись любовь и долг, самоотверженность, память…
ebooksa