Играя с судьбой

22
18
20
22
24
26
28
30

Я мог видеть только начищенные до блеска сапоги. Поднять на высокородного взгляд, тем более посмотреть в лицо, мне не позволили.

Кто-то рывком, поставил меня на ноги, протянул бокал форэтминского, кисловатая нотка в запахе которого предупреждала, что пить это мне бы не стоило.

— Пей! За здоровье Императрицы и Императора.

Сглотнув выросший в горле ком, я покорно взял бокал в руки. Отказать бархатному голосу было невозможно.

Вино ударило в голову как ледяная вода, как сильный поток, выбивающий дыхание, вызывающий дрожь, сбивающий с ног и несущий с ревом, кидая о камни. Куда? Очевидно. К обрыву.

Там, внутри себя я сопротивлялся из последних сил: пытался ухватиться за скользкие камни скрюченными от холода пальцами, балансируя на грани бездны.

— Рыжий все рассказал, — долетел обрывок фразы. — Осталось только получить подтверждение.

Пальцы разжались, и я полетел вниз. Ветер свистел в ушах. Мир сузился до крохотной ослепительной точки, которая стремительно удалялась. Я летел в темноту. Хотелось орать от боли. Слезы обжигали глаза.

Ну что же ты наделал, Рокше? Перед властителем, если он взялся за тебя всерьез, никому не устоять. Но я верил в тебя, рыжий. Больше, чем в себя самого. А теперь неповиновение стало бессмысленным. Ты сдал нас… Меня, Фори, Атома… Ты сдал Раст-эн-Хейм. Скоро последует кара.

Мир погрузился во тьму, и это было хорошо. В темноте боль утихла, перестала быть режущей, острой. Беспокоил только ровный, монотонный гул — то ли шум прибоя, то ли пульсация крови.

— Почему ты приказал навигатору взять курс на Ирдал?

— Я не приказывал, — губы едва шевелились. Мой голос звучал где-то вдалеке, как через стену — я едва разобрал слова.

Нет, я не приказывал… так уж вышло. Когда Рокше стартовал, я валялся в отключке. Но об этом меня не спрашивали.

— Кто же ему приказал, если не ты?

— Я не знаю…

— Что же ты знаешь?

Это был не вопрос, просто реплика в сторону. Не было нужды отвечать. По крайней мере, сейчас…

Приоткрыв глаза, я смотрел на начищенные до блеска сапоги, оказавшиеся на одном уровне с моим лицом. Генерал мерил комнату широким шагом. Потом остановился. Близко. Очень близко. Подсунул, воняющий средством для чистки нос сапога к лицу, к губам. Собраться бы с силами, харкнуть ему на обувь — пусть бы взбесился, пусть бы убил, но во рту пересохло.

Мне не скрыть бешенства, но и сопротивляться — никак. Словно в тисках. Игрушка. Марионетка… а кукловод дергает ниточки. И я кривлюсь, давлюсь гневом, ненависть к генералу оборачивается презрением к самому себе — но я целую этот сапог. И вновь обжигает стыд, потом охватывает ознобом, встает сердце… видела бы меня сейчас мадам Арима…

Я целую сапог генерала и шепчу, быстро, взволнованно, сбивчиво: