– Ого!
Теперь он, подумал я, уже не расскажет, чем кончилось, потому что увидимся мы не скоро: когда руку пересаживают, это не шутка; его дней десять под наркозом продержат. Я вдруг вспомнил о Старике: а он-то выжил в этой передряге? Да конечно выжил, напомнил я себе, Дэвидсон переговорил с ним, прежде чем хоть что-то мне рассказать.
Но это вовсе не значит, что он, например, не ранен. Я снова решил попытать Дорис:
– А что со Стариком? Он тоже в больнице? Или раскрыть эту тайну будет против ваших священных правил?
– Слишком много разговариваем, – ответила она. – У вас по расписанию второй завтрак и сон.
С ловкостью профессионального фокусника она извлекла откуда-то стакан молочно-белой жижи.
– Рассказывай, девчонка, не то я выплюну эту гадость тебе в лицо.
– Старик? Ты имеешь в виду шефа Отдела?
– Кого же еще?
– Он не в больнице, по крайней мере не в этой. – Она передернула плечиками и поморщилась. – Не приведи господь такого пациента.
В этом я с ней не мог не согласиться.
10
Еще дня два или три меня держали в постели и обращались со мной как с ребенком. Впрочем, я не возражал: последние несколько лет мне просто не доводилось отдыхать по-настоящему. Вероятно, меня держали на транквилизаторах; я заметил, что каждый раз после еды меня клонило в сон. Болячки заживали, и вскоре Дорис мне позволила – точнее, приказала – выполнять легкие упражнения, не покидая палаты.
Потом как-то заглянул Старик.
– Ну-ну, симулируешь, значит?
Я вспыхнул:
– Какая неблагодарность, черт побери! Достань мне штаны, и я тебе покажу, кто симулирует.
– Остынь. – Старик посмотрел мою больничную карту, потом сказал Дорис: – Сестра, принесите этому человеку шорты. Я возвращаю его на действительную службу.
Дорис набросилась на него, как рассерженная наседка:
– А теперь слушайте меня! Вы, может, и большая шишка, но здесь ваши приказы не имеют силы. Если лечащий врач…