– Ну да, ведь испанцы привезли табак из Америки. Этот проклятущий мир не знает, наверное, и что такое картошка. И помидоров тут нет!
– Да… это уж точно, – задумчиво, протянул Ту Хокс, – и шоколада тебе тут попробовать тоже не придется. Но раз уж мы здесь, что, ж… Надо осваиваться.
Географические изыскания Ту Хокса были прерваны самым неожиданным образом: в комнату вломилась толпа. Человек двадцать, почти все черноволосые и очень смуглые, разве что у двоих или троих кожа чуть посветлее. На всех светло-зеленая форма, коричневые, до колен, сапоги со шнуровкой, головы покрыты широкими остроконечными шлемами, похожими на шляпы китайских кули; на поясах – длинные кривые сабли. Картину дополняли закинутые на плечи однозарядные ружья.
Вместе с офицером вошел Джикозес, продолжая давно уже, видно, начатый разговор. Время от времени офицер что-то спрашивал, искоса поглядывая на чужаков. Нахмурив брови, он внезапно оборвал беседу и, оставив Джикозеса, направился к летчикам. Резким начальственным голосом он потребовал у Ту Хокса сдать оружие и протянул руку к его кобуре. После недолгого колебания Ту Хокс подчинился – ничего другого не оставалось. Убедившись, что пистолет на предохранителе, он молча вложил его в протянутую руку. С каменным лицом офицер покрутил оружие в руках и сунул в конце концов за поясной ремень.
Джикозес и его люди остались в доме и даже не соизволили проститься, когда вооруженный отряд, к которому присоединилась Илмика Хэскерл, уводил с собой Брайена и Ту Хокса. Шли только ночами, скрываясь днем в укромных и, вероятно давно знакомых местах. Страна хоть и подверглась нашествию врагов, не те, по-видимому, еще не успели освоиться на захваченной территории. Во всяком случае отряд довольно успешно избегал стычек с патрулями и дозорами перкунианцев, чего нельзя было сказать о тучах комаров, неотступно преследовавших их и днем и ночью. Солдаты каждый день натирали лицо и руки каким-то безобразно вонючим жиром, чтобы отогнать этих кровопийц, и вскоре оба американца скрепя сердце были вынуждены последовать их примеру.
На третий день пути О’Брайен почувствовал себя плохо, он то весь горел, то трясся в ознобе, покрываясь холодным потом. Это напоминало малярию, и осмотревший сержанта санитар подтвердил диагноз.
Следующим утром ирландец не смог встать. Из одеяла и стволов двух молодых березок солдаты соорудили примитивные носилки и уложили на них сержанта. Впереди встал один из солдат, сзади за носилки ухватился Ту Хокс. Каждые полчаса в носилки впрягался новый солдат, Ту Хокса же не сменял никто, и он, стиснув зубы, шел и шел, уже не чувствуя боли в судорожно сведенных пальцах.
На привале санитар дал О’Брайену воды, заставил проглотить две большие таблетки, зеленую и красную, и повторял эту процедуру по четыре раза в день, впрочем, без особого успеха. О’Брайен все так же трясся, потел и стонал в горячечном полузабытьи. Когда же приступы, как это бывает при малярии, сами собой прекратились, офицер ясно дал понять: носилок больше не будет, – и еле волочившему ноги О’Брайену пришлось встать и идти. Каждый переход Ту Хоксу приходилось почти что тащить полубесчувственного товарища на себе – можно было не сомневаться, что офицер не моргнув глазом пристрелит О’Брайена, стоит тому хоть немного отстать. Двигаться самостоятельно сержант не мог, а офицера заботил лишь отданный его отряду приказ. Уже в первый день Ту Хокс понял, что этот приказ – провести девушку через занятую неприятелем территорию к своим.
Прошло еще четыре мучительных дня – О’Брайен становился все слабее и слабее, – и наконец они достигли деревни, где ничто им уже не угрожало. Здесь Ту Хокс увидел первую железную дорогу. Труба паровоза, такого допотопного, что в своем мире он отнес бы его к концу прошлого века, была сделана в форме головы сказочного демона, а борта выкрашенных в красный цвет вагонов покрывали приносящие удачу в дороге знаки.
Деревня оказалась поселком при железнодорожной станции. По обеим сторонам пути теснилось десятка три домиков, лавчонок и складов. На каждом красовалась вырезанная из дерева и пестро размалеванная фигурка духа-хранителя.
Офицер почтительно проводил девушку к пассажирскому вагону и помог ей войти. На американцев его вежливость, увы, не распространилась – он прорычал, что их место, дескать, тремя вагонами дальше. Не желая признаваться, что понял приказ, Ту Хокс молчал, и солдаты тычками погнали их вдоль состава, грубо втолкнув в какое-то подобие теплушки.
Тяжелый, спертый воздух ударил им в нос, отовсюду приподнимались, с любопытством приглядываясь к новичкам, лежавшие вповалку на соломе раненые солдаты. С превеликим трудом Ту Хокс отвоевал достаточно места чтобы уложить больного товарища, и отправился на поиски воды. Сопровождать его вызвался уже немолодой солдат с замотанной грязным бинтом рукой и повязкой на голове, сквозь которую проступала кровь. В здоровой руке солдат сжимал нож и не уставал напоминать Ту Хоксу, что не замедлит пустить его в ход при малейшем намеке на попытку к бегству. И в подтверждение своих слов весьма выразительно изображал, как перережет Ту Хоксу глотку. То ли назначенный, то ли добровольный надзиратель не отходил от них ни на шаг до самого Эстокуа – столицы и конечной станции.
Дорога растянулась на пять суток: поезд едва тащился, часами простаивал на запасных путях, пропуская двигавшиеся на запад воинские эшелоны. Весь первый день пути раненым и больным не дали ни капли воды. О’Брайен, у которого снова начались приступы, был так плох, что сидевший рядом Ту Хокс с ужасом ждал скорого конца его мучений. Наконец поезд остановился вблизи небольшой речки, и те, кто мог ходить, сломя голову бросились из вагона, похватав все, что только можно наполнить водой.
Духота, вонь и стоны превращали вагон в камеру пыток. У лежавшего рядом с О’Брайеном человека началась гангрена. Запах гниющей плоти был так ужасен, что несмотря на голод Ту Хоксу кусок в горло не лез. Наконец несчастный умер, и раненые, не дожидаясь станции, выбросили его тело из вагона.
Удивительно, но на третий или четвертый день такого пути О’Брайен начал поправляться. Когда поезд доплелся до Эстокуа, жар и озноб уже отпустили сержанта.
Бледный, слабый и отощавший, похожий скорее на тень прежнего О’Брайена, он все-таки сумел справиться с болезнью. Ту Хокс так и не понял, была ли тому причиной природная живучесть ирландца, или сыграли роль таблетки санитара; возможно, помогло и то и другое. Не исключено, что свалившая О’Брайена болезнь вовсе и не была малярией. Так или иначе, он поднялся на ноги – и только это имело значение!
7
Поезд встретила бушевавшая над полуночным Эстокуа гроза. Лежа в темноте теплушки, Ту Хокс сквозь узкие щели окошек под самой крышей видел только ослепительные вспышки ветвящихся молний.
После томительных часов ожидания Ту Хокса вытолкнули из вагона, накинули на глаза повязку и связали руки за спиной. Оскальзываясь в чмокающей под ногами грязи, он сделал несколько нерешительных шагов, тяжело влез в машину, подбадриваемый ударами, и, прислонившись к борту, опустился на скамью. Рядом, задев лейтенанта плечом, грузно плюхнулся связанный О’Брайен. Барабанная дробь дождя над головой подсказала, что их везут в крытой машине.
– Куда они волокут нас? – Голос сержанта прозвучал слабо и безнадежно.