– А почему ты так уверен? – спросил Сальседо. – Возможно, моя мысль тебя обидит, но монаха-радиста вполне могли обратить в новую веру. Или, допустим, некий мирянин выведал ваши секреты и изобрел собственный код… Все-таки мне кажется, что одно португальское судно шлет сигналы второму, находящемуся где-то поблизости.
Торрес вздрогнул и осенил себя крестным знамением:
– А вдруг это ангелы предупреждают нас о грядущей гибели, а? Ну а вдруг?
– «Вдруг, вдруг»… – передразнил его Спаркс. – Почему бы им тогда не использовать наш обычный код? Ангелы его знают не хуже меня. Нет, в нашем деле не может быть никаких «вдруг». Роджерианский орден отвергает подобные понятия. Наши братья избегают делать выводы, покуда не разберутся в том или ином явлении досконально.
– Боюсь, в
– Сие будет большой потерей для нашего братства и для всей Церкви, – вздохнул монах, – но я в таких случаях вверяю все в руки Господни, а сам довольствуюсь тем, что милостью Божией находится в моей собственной деснице.
Сделав сие благочестивое заявление, Спаркс поднес бутыль к глазам, дабы удостовериться в том, сколь много хереса в ней еще осталось. Сим методом убедившись в наличии живительной влаги, он затем решил измерить ее объем и проверить качество, для чего и поместил напиток в самый совершенный из химических автоклавов – собственное бездонное брюхо.
Завершив эксперимент, монах с удовольствием причмокнул губами и, не замечая разом поскучневших физиономий собеседников, воодушевленно продолжил знакомить Торреса и Сальседо с последними новостями. Он поведал о том, что в генуэзском колледже Святого Ионаса изобрели гребной винт, приводимый в действие дровяным двигателем внутреннего сгорания, и уверял при этом, что если бы этими техническими новинками оснастили корабли Колумба, то суда могли бы двигаться без помощи ветра. Впрочем, Спаркс тут же добавил, что отцы Церкви наложили запрет на широкое применение двигателя и винта, поскольку, во-первых, выхлопные газы будут отравлять атмосферу и, во-вторых, слишком высокие скорости могут оказаться гибельными для человеческого организма. Затем Спаркс углубился в нудное жизнеописание покровительствующего их ордену святого Ионаса Каркасонского – изобретателя первого херувимного радиоприемника и передатчика, принявшего мученическую смерть, по ошибке ухватившись за оголенные провода.
Но тут Сальседо с Торресом извинились и под разными предлогами откланялись. Спаркс был славный малый, но жития святых нагоняли на приятелей тоску. К тому же им хотелось поболтать о женщинах…
…Не уговори Колумб команду потерпеть еще денек все могло бы сложиться иначе.
Перед рассветом, к великой радости мореплавателей над кораблями закружились несколько больших птиц! Значит, где-то рядом земля. И даже может так статься, что крылатые создания прилетели прямиком с берегов легендарной Сипангу – страны, где дома кроют золотыми крышами.
Птицы спустились пониже. Вблизи они выглядели чрезвычайно странно. Сплющенные тела их походили на блюдца, плохо сочетаясь с огромными, в тридцать футов, крыльями. И еще у птиц этих не было ног, но лишь немногие из моряков поняли, что это значит. А значило это вот что: странные птицы никогда не садятся ни на сушу, ни на морскую гладь – они вечно парят в воздухе.
Озадаченные своим открытием, мореплаватели погрузились в размышления и не обратили внимания на слабый отдаленный звук, похожий на тихое покашливание, – каждый подумал, что это сосед прочищает горло.
Однако через несколько минут звук повторился. Он стал громче и сочнее – словно кто-то дернул струну лютни.
Мореплаватели все как один задрали головы и уставились на запад.
Но они по-прежнему не могли понять, что звук, напоминающий лютневые переборы, исходит от натянутой до предела линии, ограничивающей земную твердь, и аккорды из нее извлекает само море, яростно теребя волнистыми пальцами край земли.
В конце концов на кораблях сообразили, в чем дело, но было поздно: каравеллы уже свалились за горизонт.
И тогда громом среди ясного неба грянул рассвет. Три каравеллы, конечно же, сразу развернулись и под крутым бейдевиндом пытались уйти обратно, но внезапно возникшее встречное течение свело на нет все их отчаянные попытки.
Вот когда роджерианцы пожалели о том, что на кораблях нет генуэзского гребного винта и дровяного двигателя: лишь они смогли бы противостоять могучей мускулатуре взбесившегося моря; вот когда одни принялись молить, а другие – проклинать судьбу; одни кидались на Адмирала, другие выбрасывались за борт, а иные застывали в отчаянии.
И только бесстрашный Колумб и отважный монах Спаркс не покинули своих постов. Весь день напролет, скорчившись в своей крохотной каморке, толстяк гнал точки-тире на Канарские острова – до тех пор, пока Луна, взошедшая на небосклон огромным кровавым пузырем, сорвавшимся из пасти умирающего гиганта, не прервала его занятий. Но и тогда монах не покинул рубку, а всю ночь внимательно слушал таинственное лунное радио, истово богохульничал и что-то царапал на листке бумаги, сверяясь с шифровальными блокнотами.