Мать-Одиночка был двадцатипятилетним парнем ростом не выше меня, обладал не слишком мужественными чертами лица и взрывоопасным характером. Внешность его мне никогда не нравилась, но именно его мне предстояло завербовать. Это был мой парнишка. Я подарил ему лучшую барменскую улыбку.
Может быть, я излишне пристрастен? Не знаю. Но прозвище относилось не ко внешности – просто всякий раз, когда какой-нибудь излишне любопытный тип спрашивал о роде его занятий, он получал ответ: «Я – мать-одиночка». Если Мать-Одиночка был настроен не очень кровожадно, то добавлял: «…четыре цента за слово. Я пишу душещипательные признания читательниц».
Если же Мать-Одиночка пребывал в скверном расположении духа, он ждал, чтобы собеседник позволил себе какую-нибудь шутку на этот счет. Дрался он страшно – так дерутся разве только женщины-полицейские, был мастером ближнего бокса. Это, между прочим, одна из многих причин, по которым он и требовался мне.
Он был под мухой, и выражение его лица говорило, что Мать-Одиночка сейчас презирает людей больше обычного. Я молча налил ему двойную порцию «Старого белья» и поставил рядом бутылку. Он выпил и налил по новой.
Я протер стойку.
– Ну как, по-прежнему выгодно быть матерью-одиночкой?
Пальцы Матери-Одиночки стиснули стакан – казалось, он сейчас бросит им в меня. Я опустил руку под стойку, нащупывая дубинку. При темпоральной манипуляции стараешься учесть все, но при таком количестве факторов зря рисковать не стоит.
Он едва заметно расслабился, точнее, едва заметно – для не прошедших спецподготовку на курсах Темпорального Бюро.
– Не злись. Я всего лишь спросил, как бизнес. Если не нравится, считай, что я спросил о погоде.
Он кисло посмотрел на меня.
– Бизнес в порядке. Я строчу, они публикуют, я ем.
Я налил и себе, наклонился к нему через стойку.
– Между нами говоря, ты неплохо сочиняешь – я читал эти «признания». Тебе просто здорово удается понять женскую точку зрения.
Это был риск – он никогда не называл своих псевдонимов. Но он достаточно завелся, чтобы услышать только конец фразы.
– «Женская точка зрения!» – фыркнул он. – Да, кто-кто, а уж я ее знаю! Кому как не мне знать…
– Да?.. – с некоторым сомнением спросил я. – Сестры?..
– Нет. И если я расскажу, ты не поверишь.
– Ну-ну, – кротко сказал я, – бармены и психиатры знают, что нет ничего более диковинного, чем правда. Если б ты, сынок, слышал истории, какие довелось выслушать здесь мне, – ты бы разбогател. Невероятные дела случаются, знаешь…
– Ты даже представить себе не можешь, что такое «невероятно».
– Да ну? Нет, сынок. Меня ничем не удивишь – что бы ты ни рассказал, я скажу, что слыхал истории и почище.